Холод

— Гала, а все люди теперь такие? — кажется, этот вопрос волновал Фенита. — Как можно подменить настоящую жизнь на искусственную так, чтобы никто не заметил подмену? Все люди теперь — как игрушки с мотором вместо жизни?

— Понятия не имею, — призналась Гала. — Наверное, нет. Не может быть, чтобы все. Не должны.

Или может? Она не знала. Но в этот момент ей очень хотелось верить, что не все.

— Если бы все были как ты, вся жизнь была бы вовсе не такая, — Финит погрустнел. — Ты добрая, Галечка. Они говорят, что ты… что ты плохая, злая, ненавидишь детей, но я-то понял сразу, что ты добрая. И ведь тебе совсем не нравится то, что тебе приходится делать. У тебя просто нет выхода.

— Философ, — улыбнулась Гала. — Но ты угадал. Все так и есть. Давай-ка другую руку освободим. Хочешь посмотреть в окошко?

— Очень, — Фенит обрадовался. — Галечка, спасибо! Очень! Очень хочу! Я так просил Степана Васильевича хотя бы кровать повернуть, но он…

— Сейчас сделаю. Полежи минуту смирно, и расслабь руку. Когда ты напрягаешь кисть, узел еще сильнее затягивается.

* * *

Двигался Фенит пока еще самостоятельно, пусть и не очень уверено, и это было хорошо — Гала довела его до окна, помогла забраться на подоконник, и накинула ему на плечи одеяло, потому что от окна немилосердно дуло.

— Галечка, не надо одеяла, — Фенит вдруг засмеялся. — Зачем? Я же умру.

— Тебе холодно, — возразила Гала.

— Почти нет, — помотал головой Фенит.

— Всё равно, в одеяле уютнее…

Чувствительность уже снижается, поняла она. По идее, ей сейчас следовало записать это в тетрадь, для отчета, но она, разумеется, не стала этого делать. Всё равно. Уже всё равно — ведь через час-другой умрет Фенит, и сегодня же, максимум завтра, умрет сама Гала. Потому что после того, что она решила сделать, в живых ее, конечно, не оставят.

Почти полчаса мальчик просидел на окне, и всё это время Гала стояла рядом, и говорила с ним. И слушала, слушала, слушала, слушала… обо всем на свете хотелось в этот момент поговорить Фениту, обо всем вспомнить. Они и вспоминали — всё, до чего могли дотянуться. Родителей Фенита Гала, разумеется, знать не могла, потому что их казнили еще до того, как мальчик попал в институт, но Фенит рассказал про них столько, что Гала невольно представляла себе его семью, и сердце ее сжималось от боли негодования. За что? За что была убита женщина, любившая гермо, а не человека, как положено? За что был убит рауф, старший отец Фенита? За то, что он заботился о своей семье, о гермо, о жене, о сыне? За то, что все они любили не по правилам, не так, как требуется, а так, как хотелось им самим? Пять лет назад всю его семью просто повесили на площади в каком-то безвестном поселке, в назидание, а мальчишку-полукровку определили в этот институт. Для опытов. Потому что тут это было в порядке вещей — ставить опыты на таких детях.

«Что стало для меня последней каплей? — думала Гала. — То, что точило меня изнутри десять лет? Или Фенит, которого я пять лет подряд поддерживала, и успела полюбить? Или все другие дети, которые умирали в конце концов в этой проклятой комнате?»

Комната, конечно, ни в чем была не виновата. Этот дом когда-то, давным-давно, был жилым, и — Гала это точно знала — эта комната была детской. Такая вот извращенная, нелепая ирония. Про то, что это бывшая детская, Гала узнала совершенно случайно — полезла в стенной шкаф, крашенный изнутри белой краской в незнамо сколько слоев, и увидела, что в одном месте краска откололась, а из-под неё проглядывает рисунок, сделанный ребенком лет пяти-шести. Речка, над речкой мостик, на котором стоит семья… то, что семья смешанная, становилось понятно сразу — высокий старший отец, обычный средний, кудрявая мама, явно человек, и ребенок. Непонятно, мальчик или гермо.

Рисунок этот Гала из осторожности замазала мелом, чтобы не заметили. Он ей понравился чем-то, она сама не понимала, чем, но ей очень хотелось, чтобы он сохранился.

— Гала, знаешь, я пока… еще я… я хотел поблагодарить тебя, — Финит всё еще смотрел в окно, не отрываясь. — Ой, смотри, снег пошел… как красиво… я хотел поблагодарить тебя, потому что ты мне была… как мама…

— А я хотела попросить у тебя прощения, — шепотом ответила ему Гала. — За то, что не сумела тебя спасти. Прости меня, Фенит. Прости, за то что я такая слабая и малодушная. Наверное, если бы я была сильной, я бы…

Она не договорила. Отвернулась, чтобы Фенит не видел, что она вот-вот заплачет.

— Ты не виновата, — примирительно сказал Фенит. — Ты же не смогла бы нас оттуда… из подвала… никто бы не смог, наверно.

Детей, таких же полукровок, как он, держали в подвале, под замком. Там были не только камеры, там был главный исследовательский отдел. В котором, собственно, всё и происходило. Это уже потом детей отправляли наверх, да и то не всех. Фениту еще повезло — уже зараженным он пробыл последние десять дней в камере наверху, потому что в его случае планировалось не собирать споры, а выпустить. А потом «Око» показало бы изменение в районе…