Холода в Занзибаре

Насколько мне известно, переговоры велись сначала с Неизвестным, потом с Шемякиным, но в итоге заказ получила восходящая звезда из небольшой суверенной страны с трудной, оканчивавшейся на «скас» фамилией, пригласившая в качестве модели Лиепу-младшего. Был поставлен на уши весь Департамент бытового обслуживания при правительстве Москвы – и могила отыскалась: затоптанная, заброшенная (спустя семь лет после Новика в ней нашла последнее пристанище и его мать), заросшая сорной травой, с ужасным, криво установленным ржавым крестом, – находилась она, вопреки воспоминанию, совсем в другой стороне кладбища.

В последний раз мы виделись совсем кратко, встреча была деловой[40], Миша торопился, но успел все же рассказать, что памятник уже в стадии макета, что этот парень с непроизносимой фамилией чертовски талантлив, что уже заказана первосортная бронза, а сама фигура представляет из себя привставшего на пуанты, с вознесенными к небу руками прекрасного танцующего юношу, и когда, спустя несколько часов в вечерних новостях я услышал, что у ворот Долгопрудненского кладбища в своем автомобиле был взорван (мощность заряда, по оценке экспертов, была эквивалентна пятистам граммам тротила) известный предприниматель Михаил Усташев, в первую минуту я пережил нежданное, обвальное чувство облегчения, и лишь потом заплакал.

3

Из личного архива МИХАИЛА УСТАШЕВА (1954–1995)

Он сел по глупости.
Так было принято садиться
в те достопамятные времена,
когда еще вовсю хрипел Высоцкий
с катушек с хрупкой лентою
тип-6,
и мчался по Москве,
четыре заплатив копейки,
в троллейбусе сладкоголосый Окуджава,
и Галич пел
под гулкий шум застолий
про Тоньку, Баха, облака,
и butterflies Набокова в попутный ветер,
не повредив пыльцы на нежных крыльях,
легко одолевали океан,
и хмурый Солженицын сквозь помехи
крамольного эфира черной ночи
метался над землей, как ангел мщенья,
и просиявший Венедикт
уж обносил
нас чашей, полной хереса дрянного,
и говорил: «Вот кровь моя…»
Он в Парке Горького, где обозренья
на тонких спицах колесо
покачивает в страшной выси
кабины хлипкие,
пил пиво, не подозревая,
что,
если вдруг помножить цену кружки
на тридцать (столько получил Иуда),
в произведении не хватит лишь шестерки
до напророченного Иоанном
звериного числа…
А час спустя, в разорванной рубахе,
он вышел победителем
из драки, он чести
зюзинской шпаны не уронил,
и путь держал он в направленьи пруда,
где лебеди в покое безмятежной глади
свои колышат отраженья…
И когда
тяжелая рука с размаху
обрушилась внезапно на плечо,
еще кипела кровь его адреналином.
Он бил уверенно и метко,
и лишь потом увидел, как
– непоправимо —
катилась по асфальту милицейская фуражка.
А там, под Таганрогом, в зоне,
его догнал осколок,
сорвавшейся с небес плиты.

Купавна, 1995.

Старый пиджак