Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

— Прихожу… (три крепких слова). Войти в квартиру — страх одолевает — я ведь знаю, как они меня всю жизнь ненавидели. А ведь они люди страшные: еще могут какую-нибудь порчу наслать. Наконец решился, позвонил. Встретила меня Зинаида Николаевна. Лорнетка, прищуренные глаза. Голос капризной кокотки:

— Что это вы, Иван Алексеевич, снизошли до нас?

А я сдерживаюсь и так спокойно отвечаю:

— Просто пришел по-товарищески вас проведать…

Но она продолжала в том же тоне, пока я не попросил ее перестать. Тут вышел сам Мережковский, сунул на ходу руку и шмыгнул в угол, мрачнее тучи… Зависть его точит, весь аж почернел. Будто я виноват, что не ему премию дали. Жуткие люди! С той поры моей ноги у них больше не было.

Бунин отправился в Стокгольм вчетвером — кроме Галины и Веры Николаевны, увязался за ним шустрый корреспондент «Последних новостей» Яков (Янкель) Цвибак.

Уроженец Феодосии, он отличался вполне одесским остроумием. Придя в роскошный номер Буниных в отеле «Мажестик», в котором останавливались миллионеры, Яков Моисеевич поцеловал Вере Николаевне руку, преподнес букетик гвоздик и произнес тоном эстрадного комика:

— Вы мне можете сказать, что украшает личную жизнь, но портит семейную?

Бесхитростная Вера Николаевна бросила было взгляд на Галину, да вовремя спохватилась. Цвибак продолжал:

— Семейную жизнь портит… секретарша. Поэтому секретарем Ивана Алексеевича я назначаю себя. Заодно я буду корреспондировать «Последние новости» во время поездки в Стокгольм. Так что едем вместе.

Ивану Алексеевичу было сейчас не до пустяков, он уезжал на авто, дожидавшемся у отеля, давать интервью французскому радио. Поэтому он махнул рукой:

— Ладно!

Так Цвибак, писавший под псевдонимом Андрей Седых, остался возле Бунина.

…Резкая перемена судьбы привела Веру Николаевну в замешательство, ей казалось, что это — всего лишь сладостный сон. Иван же Алексеевич в роль мировой знаменитости вошел без всяких усилий. Его остроумные ответы журналистам заполняли газеты. Изящный, полный непринужденности и собственного достоинства поклон окрестили «бунинским». В синема крутили хронику: «Бунин на Лионском вокзале», «Бунин в редакции «Современных записок», «Бунин в ресторане «Тройка».

Его стали узнавать прохожие. Надвигая шляпу на лоб, он ворчливо произносил:

— Ну чем не итальянский тенор!

Пришло поздравление «местоблюстителя» престола великого князя Кирилла Владимировича. Бунин вежливо ответил.

Третьего декабря Иван Алексеевич, смолоду любивший комфортабельные путешествия, голубые экспрессы, быструю дорогу, занял отдельное купе международного вагона. Приятно пахло кожей и дорогими сигарами. Носильщики, поблескивая на груди желтыми бляхами и краснея от натуги, волокли за важными господами и дамами тяжеленные чемоданы.

Вера Николаевна, смущаясь собственной роскоши, сняла шикарное манто — сдержал-таки слово муж! — от Солдатского. Изящно выглядела и Галина Николаевна в горностаевом палантине на плечах и короткой шубке из каракульчи. Она бросала потеплевший взор «фиалковых» глаз на друга и благодетеля. Монастырская убогость Граса казалась вчерашним дурным сном.

Путь в Стокгольм лежал через Германию, в которой ребята в коричневых рубахах стремительно внедряли «новый порядок». Штурмовики деловито прохаживались по перронам, а маленькие детишки, завидев поезд, вскидывали ручонки в фашистском приветствии.

В Гамбурге пришлось заночевать. «Герр обер» в ресторане предложил им лишь сосиски с капустой, зато на каждом столике — флажки со свастикой. Недалеко от вокзала Бунин увидал человека в приличном черном пальто с барашковым воротником. Он продавал тощие букетики хризантем. На носу жалко дрожало золотое пенсне.

— Вы еврей?

Вопрос заставил человечка вздрогнуть. Но, увидав, что перед ним иностранцы, он ответил на французском языке: «Бывший профессор права…» Бунин положил в корзину крупную купюру.

…В Стокгольм приехали на рассвете. Возле вагона — толпа фотографов, киношников, журналистов. Зажглись «юпитеры»: съемки, вопросы, поздравления. Из вагона вылезали корреспонденты газет, встретившие Бунина еще на пограничной станции.

Через час, обремененные охапками цветов, прибывшие входили в особняк Г. Л. Нобеля. Из высоченных окон роскошного дома были видны громада королевского дворца и канал с медленно текущей темной водой.

Когда на следующий день Бунина увезли в Академию, Яков Моисеевич принял журналистов, прибывших к лауреату. Цвибак, напустив на себя важный вид и поигрывая новым «паркером», отвечал на вопросы.

Когда кто-то из журналистов спросил, кто представит Бунина королю (согласно традиции это делали послы того государства, чьим гражданином был лауреат), Цвибак категорически отверг возможную кандидатуру А. М. Коллонтай, посла СССР. Более того, он позволил себе грубые выпады в ее адрес.

Газеты тут же поспешили опубликовать это безответственное заявление.

* * *