Холодные зори

Признанный вожак слободских рабочих Гурий Кисин шагал ныне правофланговым первой шестерки, В своей простой, кажется, единственной, далеко не праздничного вида косоворотке, которую он часто, видимо, стирал, но надевал, как говорится, и в пир, и в мир, самозабвенно тянул со всеми:

В царство Свободы дорогу
Грудью проложим себе, —

остро переживая всю ответственность этого торжественного момента. Если и был среди демонстрантов человек, который кожей чувствовал горячее дыхание боевой рабочей песни, так это, наверное, прежде всего именно он, Гурий Кисин, русский рабочий, человек с горячей, отзывчивой душой и мудрым, умным, раздумчивым, но решительным и непримиримым взглядом на окружающее. Игривый ветерок явно запутался в его мягких и длинных русых волосах.

Рабочую шеренгу замыкали неразлучные друзья — Филя, вышвырнутый с «Централки» (он ни на час не порывал связей со своей братвой с Волжских заводов), и Василий Адеркин, который еще пока удерживался на заводе, хотя уже и испытал губернскую «предвариловку».

Вышли мы все из народа
Дети семьи трудовой, —

перехватив инициативу у запевалы, высокими голосами выводили дружки.

Братский союз и свобода —
Вот наш девиз боевой! —

подхватывала колонна.

При выходе на Шоссейку, главную улицу поселка, демонстрантов встретила полицейская засада.

С ружьями, вскинутыми на изготовку, выстроенные полукругом, застыли пешие городовые. Позади шеренги, переступая с ноги на ногу, гарцевали холеные кони со всадниками в длинных кавалерийских шинелях.

Это было знаменитое каре конных полицейских. В левой руке каждый из них держал повод уздечки, правая покоилась на рукоятке сабли.

В небольшой проран, заранее предусмотренный в пешем строю, выскочила черная кобылица, лоснящаяся в лучах заходящего солнца. Тяжело, словно монумент, а не живой человек, в казачьем седле с высокой передней лукой сидел сам исправник. Почти наезжая разгоряченной кобылицей на первый ряд рабочей колонны, он зычно и властно крикнул:

— Расходись! Будем стрелять!

Вперед устремился начальник боевых дружин Прохор Сочалов. Он хотел миром уладить неминуемую схватку. Но много раньше из первых рядов неожиданно вышел лихой меньшевичок, первый дружок Садникова, Матвей Сыромятников, и бабахнул из браунинга в белый свет как в копеечку. Выглядело все это весьма картинно, под стать столь же картинно разодетому красну молодцу. Перед разгневанным Сочаловым он предстал в ярко-синей косоворотке, туго перетянутой в талии сыромятным ремешком с медными позументами. На его красную толстую шею кокетливым каскадом ниспадали причудливые завитки светло-каштановых, круто подвитых волос. Всем своим обликом смахивал он на преуспевающего ярмарочного приказчика. От испуга высоко вверх вздернулись его густые, недавно стриженные брови.

— Ты баловал? — подбегая к нему, выкрикнул Прохор.

Сыромятников побледнел. Его рука, в которой еще дымилось дуло револьвера, слегка подрагивала.

— Пристрелю, как бешеную собаку! — расстегивая кобуру нагана, тихо сказал Сочалов. — Немедленно сдать оружие!

Филя, с недавних пор добровольно исполняя обязанности связного при Сочалове, был неподалеку. Он с радостью кинулся к Матвею Сыромятникову и легко вырвал из его безвольно опущенной руки новенький браунинг. Давно мечтал Филя о личном оружии. Взглянув мельком на Филю, Сочалов, видно, решил, что теперь револьвер в надежных руках. Он не стал заниматься разбором всего этого инцидента. К тому же конный взвод полиции уже опередил демонстрантов и выстроился в несколько цепей, намертво закрывая дорогу.

Исправник, вновь наезжая конем на первую шеренгу демонстрантов, истошно провизжал:

— Ра-зой-ди-и-ись! Немедленно сдать оружие!

Но Гурий Кисин мертвой хваткой держал под уздцы норовистую кобылку исправника.

И тут раздался залп. Еще дымились стволы винтовок, когда Кисин выхватил «смит-вессон» и ударил рукояткой в морду черной кобылы. Она поднялась на дыбы, чуть было не выбросив из седла грузного исправника, круто развернулась и резво поскакала в конную цепь, унося растерянного седока.

— Бей царевых прислужников! — вне себя от гнева крикнул Кисин и бросился врукопашную на шеренгу городовых. И только теперь почувствовал, что еще первым залпом был ранен в руку.

Ряды колонны демонстрантов смешались. Дружинники открыли из револьверов беспорядочную пальбу по цепи городовых. Те было залегли, чтобы ударить по колонне, но опоздали. Увидев кровь на своем вожаке, дружинники подмяли городовых под себя. Конница оказалась бессильной и отступила. С покалеченными физиономиями, помятые и истоптанные сапогами дружинников, городовые в панике разбежались, а конница поспешно снялась и двинулась к своим казармам.

Дружинники бережно несли на руках раненых товарищей — Гурия Кисина и сваленного сильным ударом приклада Сергея Сергеевича, брата Петра Ермова.

На следующий день либеральная губернская газета писала об этом столкновении вооруженных рабочих с полицией: