Холодные зори

Громко позванивая бубенцами, прямо на стрелку вылетела тройка с коренником-жеребцом вороной масти и двумя каурыми кобылками — пристяжными. В широком открытом фаэтоне — коляске с двумя фонарями по бокам, на высоких рессорах и резиновом ходу, словно врезан в мягкое сиденье сам бравый пристав уезда, куда входят и Волжские железоделательные заводы Петербургского акционерного общества.

Его большая пухлая рука с дорогим перстнем держит солидную гнутую трость, рукоять которой исполнена в виде разверзнутой пасти свирепого льва.

«О ужас!» — подумала Маринка. Пристав явно узнал ее. Не доле как месяц назад жена главного инженера зазвала Маринку на день ангела дочери. Там был и пристав со своим родственником, полицейским ротмистром. Тогда на пир Маринку доставили в коляске главного, а домой подвез пристав. Вот и сейчас он тронул концом трости кучера с большой окладистой черной бородой и казацким крутым чубом, что лихо торчал из-под папахи. Тот натянул вожжи, и кони стали прямо возле сака и его обладательницы.

— Мадемуазель! Ежели вам и сегодня со мной по пути — я направляюсь на Волжские, — садитесь, домчим с ветерком, — игриво пригладив ус, пропел пристав.

— Сак вот тяжел у меня нынче, боюсь стеснить, — весело блеснув глазами, ответила Маринка.

— Павло! А ну, мигом, пристрой где-нибудь у себя в ногах багажик. Ручку извольте, — с трудом перегнулся к девушке тучный пристав.

Но проворная девица уже сидела напротив него, спиной к кучеру, на откидной, обитой сафьяном лавочке.

— Сюда пожалуйте, места всем хватит! — не по комплекции резво суетился пристав.

Однако Маринка упорно держалась за облюбованную лавочку, мило улыбаясь визави полураскрытыми пунцовыми губками.

— Мерси, мои шер! Не беспокойтесь, мой добрый гений, — тоненьким игривым голоском вторила попутчица.

А кони, пущенные вольным аллюром, несли фаэтон вниз к съезду, на берег Оки, чтобы простукотить по понтону, обдавая кусками весенней грязи из-под резиновых ходов груженые извозные подводы, легковых извозчиков с седоками и крестьянские телеги, а также и пешеходов, которые с большой поспешностью расступались, давая дорогу фаэтону.

Вдаль уходил косой, извилистый мощеный спуск со стрелки, слева открывались пестрые строения Заволжья, а впереди, перед рекой, в луговой низине заблистали озерца.

Но вот еще мгновение, и, крепко опершись цепкими тонкими пальчиками на обшлаг парадного френча своего высокого покровителя, молодая женщина опустилась рядом с приставом, утонув в мягких кожаных подушках фаэтона. Теперь ей хорошо было видно не столько окрест, сколько все, что маячило впереди. Ее руки еще оставались какое-то время в плену. Пристав успел-таки перехватить другой рукой ее тонкие, длинные пальцы и теперь нежно прижимал их к своей мясистой ладошке, а молодая соседка, шаловливо смеясь, медленно и, однако, настойчиво высвобождала свою руку из ласковой неволи.

Перед взорами этой элегантной парочки стояла теперь тяжелая серо-желтая полоса, в которой скрывался приволжский рабочий поселок и гремящие цеха Волжских заводов.

— Знакомы ли вы, ваше превосходительство, с женою ротмистра Волобуева, моей подружкой Зиной, в девичестве Рокотовой?

— Как же-с, как же-с, мы по-родственному иной раз встречаемся у них или у меня, а то и на пикничке где-ни-то в леску близ Волги. Разговорчивая, вальяжная дамочка, скажу вам, повезло ротмистру.

— Ну, в самую точку попали, ваше превосходительство, — Зиночка — истинный клад блистательного красноречия.

— Зовите меня, душечка, просто Иван Спиридонович.

— Милейший Иван Спиридонович, — сама тронув пальчиками голубой мундир пристава, повернулась к нему и затараторила Маринка, — вот правда ли, Зина рассказывала, что в польской земле, слышала, есть город Ченстохов, а там собор матки боски Ченстоховской?

— Бывал, любезнейшая, доводилось видеть и Ченстоховскую, — солидно, на низких клавирах бархатного баска пророкотал пристав. — У них, поляков, приговорка даже, на манер нашей «слава богу» есть. Так они говорят: «матка боска Ченстоховска!»

Маринка отняла руку от превосходно пошитого порядкоблюстительского обшлага и широко перекрестилась прямо на заволжские дали. Глаза ее ласково улыбались. А язычок делал свое дело:

— Так вот, славнейший Иван Спиридонович, рассказывают, что и эту рассамую расчудотворную, словно у нас матерь божию Казанскую, воры украли.

Не потерял присутствия духа уездный пристав даже при столь удивительной и, пожалуй, в немалой мере кощунственной в устах верующей девицы новости, которая для него, Ивана Спиридоновича, служаки подготовленного и следящего за газетами не только губернского, но и столичного масштаба, увы, была уже не новостью.