Холодные зори

— Может, вы мне, ваше превосходительство, не верите и удивляетесь, как это мой язык поворотился на такое. А я сама не то от Зины, не то от самого ротмистра об этом слышала. Хорошая была подружка. Так увел прямо из моего дому себе в жены ее ваш родственник. Он еще, помнится, пошутить изволил: спалили самую чудотворную, а не покарал господь виновного, даже и не нашли, мол, его вовсе. А и Казань и Ченстохов стоят себе, будто там и чудотворных никогда не бывало.

Столь большая откровенность, оказывается, болтливого родственничка покоробила даже видавшего виды Ивана Спиридоновича. «Ну погоди ж ты, ужо как-нито припомню твоему поганому языку и Казанскую, и Ченстоховскую разом», — а сам как бы нехотя, ленивым баском вымолвил:

— Брешут небось обо всем этом. Я так и слыхом о том не слыхивал. Да и о том ли, душенька, речь?

И он решительно перевел разговор на иные рельсы.

— Когда буду иметь удовольствие вновь заехать за вами? — на низких октавах, степенно промурлыкал пристав.

— Что вы, ваше превосходительство! Как могу я еще и в другой раз побеспокоить вас! — зазвенел в ответ молодой голосок.

— Всегда рад служить… — и, искоса взглянув на собеседницу, осклабившись, прошептал в самое ухо: — хо-ро-шень-ким женщинам… Так когда же? И может быть, как-нибудь устроим маленький пикник?

— Согласна, ваше превосходительство. Вы так милы и любезны. Назначайте сами день. — И они договорились встретиться там же, в то же время ровно через неделю.

— Не откажите, полное имя ваше, а адресок я имею честь знать, — пропел пристав.

— Марина Ивановна Борисова, — протянула свою слегка обветренную руку приставу хозяйка школы рукоделия, а тот смачно ее поцеловал, притянув к себе и попутчицу, чтобы поцеловать и в алый ротик. Но девушка угрем выскользнула из объятий, снова замаячив напротив пристава, спиною к кучеру.

— Ну вот, я по-отечески, как истинный друг ваш и поклонник красоты, а вы словно мышка от кошки, — оскорбился пристав.

— Боюсь за наш пикничок, уж больно горячий вы, Иван Спиридонович. Огонь прямо, ну вся тут сгоришь вконец.

Это была их всего лишь вторая случайная поездка. И наглость пристава росла, как бы сказал ее учитель Григорий Борман, в геометрической прогрессии.

В третий раз рисковать было безумием. Увезет в лес, на пикник, но просто так на этот раз он ее не отпустит. Уже и теперь, аки петух молодой, распалился его превосходительство.

А сейчас все-таки эта поездка — немалое благо. Под ногами у кучера — пяток наганов с несколькими комплектами патронов и три десятка обойм для браунингов. Сверху — запрещенные брошюры. И уже потом ее утюги, сантиметры да ножницы.

Резиновые шины фаэтона уже катили по большаку.

— Вот и моя школа, — нежным голоском проворковала Марина. И снова положила руку на державный обшлаг своего обожателя. — Скажите, чтобы стал у крыльца.

— Павло! Съезжай с большака и к школе мадемуазель Борисовой, — скомандовал пристав, — а затем в канцелярию… Пожалуйте, мадам.

— Мерси, — сказала Марина кокетливо и жеманно. Выходя из фаэтона, она вновь оперлась на руку пристава.

Кучер, пыхтя, снял ее сак.

— Словно бы камни тама у вас, барыня, — сказал он, пыхтя.

— И то, дружок, правда! Хозяйка частной школы я, купила нонче по случаю три утюга тяжелых да пары три ножниц портновских, а там булавки, метр стальной портновский в рулетке. Спасибо, что помог, дружочек.

— Счастливо оставаться! — пробасил, оскалясь, пристав. — Трогай! — ткнул он кучера тростью. И фаэтон покатил обратно на большак.

Сергей Сергеевич Ермов, утирая длиннющие усы платком, спускался с крылечка их дома, видно, заходил к Григорию.

Лучшей встречи нельзя было и желать! На сей раз все привезенное сначала затащили в прихожую. А когда стемнело, то, что оставалось в саке, Петр, приехав из города, рассортировал и отправил на хранение к Терехину.

Над сонным рабочим поселком опустилась ночная мгла. Разве что там, в дальней дали небес, как некогда в рождественскую ночь над родной лесной заимкой, вспыхнул ярким светлячком полночный свет северной звезды.

12. СВОЕЮ СОБСТВЕННОЙ РУКОЙ…

Широко, словно море, разлилась в ярком свете дружной ранней весны полноводная Волга. Другого берега не видно — голубовато-мутная вода подступила чуть ли не к самому большаку.

Березовая рощица близ берега словно бы купалась в реке. Непривычно низко склонялись в ясную синюю гладь огромного озера-залива ветви березок с набухшими весенним нетерпением почками. Кое-где на припеках из них готовы были проклюнуться своим острием махонькие зеленые листочки.

После работы теперь многие сотни рабочих семьями, с детишками и стариками, отправлялись к заливу полюбоваться весенним паводком, отдохнуть близ свежей весенней полой воды.

Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе… —

плыла над поселком боевая революционная песня русских пролетариев: рабочие колонны шли на очередную массовку.