Холодные зори

Марина Борисова — это была она, сестра милосердия, из рабочего госпиталя — не отошла от убитого и тогда, когда увидела казачью санитарную повозку. Она хотела выполнить свой долг сестры милосердия до конца. Но к убитому уже подскакала пара взмыленных лошадей. Из санитарной фурманки выскочили два усатых казака, волоком втащили тело офицера в повозку и поспешно ускакали. На прощанье лихой казак из сопровождения ударил девушку наотмашь плетью, с потягом, бездумно и беспощадно.

В белых бинтах под одеждой, вся залитая раствором йода, Марина вернулась на главную баррикаду.

— Здесь мы победим или умрем, — тихо сказала она. И не уходила в укрытие до самого конца своего главного боя и своей победы.

А баррикада уже третьи сутки жила особой, неповторимой жизнью, полной тревог и надежд, ожидания неизвестности и постоянной готовности к отпору. Женщины нет-нет да и вынесут из соседнего с баррикадой двора ведерко студеной воды. Сторожко осмотрятся, нет ли пальбы, и плеснут воду на утрамбованный перед баррикадой снег: пусть крепче схватит ледок, надежнее будет рабочая крепость, неприступней рабочий редут.

«Товарищ! Не найдется ли махорочки, погреться охота». Это душевное обращение залетело на баррикады с маевок, с подпольных сходов, из политических кружков. Оно еще не стерлось, не отштамповалось, не сгладилось до привычного. Оно отражало романтическую возвышенность революционного порыва людей, спаянных единством цели, единством нового, тревожного и боевого баррикадного уклада в одну большую революционную семью, готовую делить с любым из стоящих по эту сторону и радости, и огорчение, любой успех и любую печаль, которые здесь, так же как и общая судьба, стали достоянием всех и каждого.

— Возьми вот кисет, товарищ! Отсыпь сколь надо, по своему вкусу. А я пока кресальцем искру выбью.

Антон Болотов снял огромную стеганую, словно ватное одеяло, варежку с левой руки, вынул трут, кресало и неторопливо сильными ударами железяки о твердый камень начал высекать искру, чтобы затлел огонек и соратник по баррикаде смог прикурить.

Яким Смычков был левша. Он проворно крутил одной левой из клочка где-то сорванной и припрятанной на такой случай афишки длинную тонкую цигарку, совестливо загребая в ее узенький раструб чужой махорки, чтобы не очень внакладе оставить хозяина полупустого кисета.

Смычкова знали в литейке как человека мастерового и сметливого в работе.

— А что, робяты, — шутил кто-либо из стариков, — наш-то Якишка не хуже тульского левши блоху подкует.

— Не то тянешь, дед, — отвечали мужики помоложе. — Какой из его коваль? Вот подкову золотеньку с целым набором невидимых глазу шпонок Якимушко запросто может отлить для самой царицы-инфузории или еще кого-нито.

Но Антон работал на судоверфи вдали от литейного и Якима Смычкова не знал. На главную баррикаду пришел по заданию штаба, где все его члены с сегодняшнего вечера несли посменное дежурство.

После удачного удара баррикадной пушчонки пока что наметилось относительное спокойствие, но люди чувствовали: надвигается гроза.

Кое-где на дальних улочках солдаты и полиция с помощью дворников перерезали и разобрали проволочные заграждения и потеснили баррикадников, а одна из боковых баррикад была даже оставлена ее защитниками, они отступили, а часть из них разбрелась по домам. Кое-где особо слабонервные сеяли панику среди нестойких, особенно в среде родни из обывателей, случайно примкнувших к дружинникам, так как их дома оказались в районе рабочих баррикад.

Болотов нес свое первое дежурство на главной баррикаде.

Яким с нескрываемым удовольствием прикурил свою «козу», припав к волосатым, красным на морозе ручищам Болотова, в которых маленьким светляком тлел кусочек трута, подожженного искрой от кресала, и сладко затянулся махорочным крепким дымком.

Болотов закуривать не стал, напялил варежки, побил себя по бокам врасхлест крепкими длинными ручищами, чтобы немного согреться, и снова словно застыл, вперив глаза в Шоссейную, потом изучающе полазил взором по крышам домов, по сереньким вдали карнизам завода, затем по направлению к пожарной каланче.

— Слышь, товарищ! — нарушил молчание Смычков. — А я тебя вроде бы знаю. Не Болотов твое фамилие? Говорят, плотничаешь на судоверфи.

— А мне твоя личность неведома. Не встречались, знать. Не мала она у нас, судоверфь, сам знаешь.

— Да я с литейного.

— Отколь обо мне слышал?

Яким рассмеялся, видимо вспомнив что-то, связанное с Болотовым.

А Болотов снова надолго умолк, еще и еще раз пройдясь зорким взглядом по Шоссейке и крышам домов.

— Ну точно, ты и есть Антон Болотов, — вновь нарушил стойкую тишину Яким, широко и добро улыбаясь. — Самый ты что ни на есть молчун среди наших руководителев.

— Почто так? — удивился Болотов.

— А я те ментом одну сценку изображу, ты и поймешь.

Болотов повернулся к Якиму, поудобней устроился на бревне, высшей точке баррикады, скрытый теперь от взоров со стороны противника большим портретом царя, обращенным лицом к врагу.