Холодные зори

— Нет хуже, как мы с бабкою летось на  к р у г и  подрядились, — промолвил дед.

Маринка так и не поняла в тот раз, что еще за круги и почему на них надо подряжаться. А дело-то вроде бы и немудреное. Попросят мужики у барина семян для посева да еще на новый срок снимут барский выгон. Помещик не отказывает, помогает крестьянам. Только условие поставит: взять у него всей деревней пяток кругов. А это значит и впрямь «на круг», то есть обработать три десятины земли: одну под рожь, другую под овес, третью под лен или клевер вкруговую — вспахать, посеять, сжать или скосить, убрать, обмолотить весь урожай и зерно ссыпать в барские закрома. Траву и солому высушить, сено сметать в скирды или свезти в сараи. И все это «на круг» — своим тяглом, своей сохой, своей бороной, своим серпом, своей косой, своим трудом, по́том и горбом. И тогда зачтется каждому долг, а всему селу будет разрешено выгонять скот на барскую пустующую землю, где и трава-то уже не родит.

Вот что означало взять у барина землю «на круг». Коров на весь выселок пять, да и работников в Спиридонках кот наплакал. У Спиридоновых — один старый дед остался, да теперь, слава богу, Митяй Курсанов главную тяжесть крестьянствования на свои молодые плечи принял. Смычковы своего старшого, Якима, на Волгу отпустили в рабочие, а у Бондарей одна Васена, да разве что Петька подрастает, скоро двенадцать, давно работать пора. Сродственник Спиридоновых, дед Пялдун, не в счет. Он не крестьянством, а знахарством живет. Вот и маются со стариками Смычковыми да старухой Пялдуна тетка Васена и Спиридоновы. Дед с бабкой и тетей Фросей с весны до осени на барских землях, А Дмитрий один на своей земле должен управляться. И того нет-нет да на толоку, то есть на добровольные работы всем миром, к барину зовут. И чаще — когда свое поле не пахано, свой хлеб не убран, а сено не кошено. Так-то вот! Смычковы с трудом один надел тянут, а дед Пялдун свой надел наполовину под целебные травы пользует, да и там ему жена помогает.

Много пота пролил дядя, обрабатывая три надела, да еще и на отработках со всеми гнул спину, Потому и стал он в доме хозяином.

И не понять теперь, на чьих хлебах росла Маринка у дедушки с бабушкой, скорее, видать, на дяди Митиных, только верно одно — без отца и без матери.

— Ты у нас что былинка в поле, что горох при дороге, словно круглая сиротинушка, — жалела девочку тетка.

От этой жалости становилось на сердце еще горше прежнего.

Да и кому же с детства не западает на память известная русская присловка о том, что лучше жить в зависти, чем в жалости.

Один был верный заступник от вольных и невольных обидчиков — старший братец, да жил он теперь далеко в городе, а приезжал в деревню только летом, и то ненадолго. И те дни для Маринки становились настоящим праздником.

Целую зиму копил Гриша деньги по грошику. Старался у тетки в няньках — ходил на базар и в лавку, мыл посуду, полы, прибирал в доме, ухаживал за коровой, присматривал за свиньей и гусями, пеленал да качал младенца. За все это кормила, одевала его тетка и разрешала посещать школу. Иной раз перепадала ему копейка на булку, но он не тратил всех денег. Один грош, да откладывал себе в копилку, а когда скапливался пятак или, еще лучше, гривенник, покупал фарфоровую кукольную головку.

И тогда начинались новые заботы. Месяцами нянчил он соседских детей, оставался с ними по вечерам. За его труды портниха-соседка пришивала к фарфоровой головке тряпичное тулово с ручками и ножками, шила штанишки и платьице.

Очень любила Маринка своего брата Гришу, но не меньше, чем его самого, ждала, что привезет он ей в подарок новую куклу.

Чуть только солнышко пригреет землю, появятся проталинки, еще апрель на дворе, а Маринка уже начинает ждать, когда же приедет братец с куклой.

Подолгу стоит она на дороге и смотрит вдаль…

А брата все нет.

И вот уже потемнела светлая, весенне-чистая зелень, луга запестрели цветами.

Лето развернуло свои дары. Начался кое-где сбор ягод, полевых трав, а там и до грибов недалече.

Маринка уже не выбегает на дорогу, занятая новыми хлопотами.

И тогда вдруг донесется до чуткого слуха какой-то по-особому родной скрип колес, неуловимо особенное дребезжание телеги.

Маринка, бросив все, мчится, превозмогая сильные боли в ногах, по пыльной дороге навстречу брату.

Вот на проселке уже показался потный, усталый Серко. На телеге сидят два человека. Тот, что повыше и поплечистее, — дядя Митяй, а по другую ее сторону свесил с гряды ноги в черных ботинках с новыми шнурками, в брюках навыпуск, — ее родной брат. Он в синей косоворотке, подпоясанной желтой тесьмой. И в руках у него долгожданная кукла. И какое же на ней нарядное, лазоревое в крапинку, новенькое ситцевое платьице!

Еще одно последнее, волнительно-сладостное мгновение ожидания — и радостно и бережно подхваченная братом девочка уже трясется в телеге, крепко прижимая дорогой сердцу подарок.