Холодные зори

Осталось пять-шесть неподброшенных листовок. И Петя намерен был поспешить, чтобы закончить на сей раз очень удачно сошедший вояж.

Но Адеркин оставался Адеркиным. Всякое дело он должен был довести до конца. Он быстро подбежал к подворотне и стал дразнить собаку.

— Оставь ты ее, — сердито проворчал Петр.

— Иди, Петя, на большак, догоню.

Собака чуть не сдохла от злости. Она рычала и лаяла так, что выбежали хозяева с фонарем.

Василий успел-таки отогнать тростью собаку и проворно сунуть в подворотню листовку. Да еще заглянул под ворота и подождал, пока чья-то рука не подняла ее.

Догнав Петра, Василий, казалось, начисто позабыл о всяческой конспирации и всей Петровой науке — в разговоре обходить запретные слова. Сейчас он прямо на главном шоссе под неистовый лай, поднятый собаками, громко сказал:

— А ну их к черту! Что злая собака не к месту, что жандарм — одно дерьмо!

Острые глаза Ермова как раз в этот момент различили в отсветах уличного фонаря, раскачивающегося возле кирпичного здания церковноприходской школы, фараона.

— Тише ты, оратор! — сердито зашипел на Василия Петр. — Вон он — накаркал! — заступник наш, благодетель, — и показал на дрожащее пятно под тусклым фонарем, где, видно, неспроста в столь поздний час мерно прогуливался жандарм.

С Василия беспечность словно ветром сдуло. Быстро сорвал с головы шляпу, схватил перевязанной рукой свою тросточку чуть пониже набалдашника и прикрыл ее шляпой, а сам уже ворошил свои с таким тщанием уложенные волосы. Потом выхватил у Петра его парадный шелковый платочек, запихнул в кармашек своего пиджака, лихо выставил наружу уголком. Обняв свободной рукой шею Петра, он вдруг пьяно забормотал:

— А стерву-у Маньку… — и он грязно выругался.

Так поздно можно было возвращаться разве что с ярмарки, где рестораны работали за полночь.

Жители слободы знали, что извозчик никогда не повезет по ее темным, грязным и небезопасным ночью улицам, а высадит пассажиров, не доезжая до большой шоссейки.

Петя, конечно, сразу понял и оценил маневр своего расторопного ученика. Он с охотой принял на себя роль крепенького дружка, которого еще не сморила после кутежа длинная дорога, не опьянил свежий воздух.

Он тоже намеренно стал разговорчив:

— Ну чего ты, не расстраивай своего здоровья, дружка, тьфу ее к лешему, бабу грязную! Пойдем, родной, домой.

— Не-ет, не-е-е пойду, а чё ты хошь, чё хошь? — выкобенивался Василий. — И где наши салопчики? Тю-тю!

— Успокойся, милый. Вон, мотри, господин-от пристав, — сразу повысив на несколько чинов в звании и умышленно спутав понятия жандармерии и полиции, затараторил Петр. — В холодную, да-а-с, всех безобразников-с, особливо который блюсти себя не могёт или что. А мы пойдем сейчас, по косой хватим. И согреемся. А? Дружка? Эй, да не спи ты, окаянная твоя душа! Топай!

— Косушечка, Гриня, милый ты мой, родной, — и Василий опять смачно выругался.

Жандарм направился к гулякам.

— Откель это, люди добрые, позднь такую?

— Су-уки-и-н с-сын, — вдруг прохрипел Василек, и его рука поползла к Петиной шее, а корпус подался вслед за пьяно расслабленными ногами куда-то в сторону темных окон школьного здания.

Это было уж слишком. При жандарме и пьяница не смел так распускаться. Петя даже малость струхнул. А Василий уже валился в его сторону. Вот он ухватил Петра за шею и пьяно повис на нем.

— С-с-те-ер-ва-а Манька, — снова повторил первую фразу своей роли Васек. — И ямщик с-стер-ва, — бормотал пьяный в лоск дружок.

Теперь Петр понял всю его игру. Тут не могло не осенить.

— Сам ты трухляк саратовский, — взвился Петр, — ну куда она двоих, мне что — под кровать? Еще друг называешься. Сказывал, сунь трояк ямщику! Нет — рупь, и баста! Вот и тащись теперь с тобой пёхом. А шубки-то тю-тю! Пошел ужо, лопоухий.

Вот этого ему Василий долго не мог простить. Это была уже явная месть за переигрыш. Но все-таки хорош гусь. Уши у Василия как уши, а вот у Петра они и впрямь были не маленькие, и он, страдая от этого, старательно их скрывал под копною длинных волос. А обвинил теперь в собственной лопоухости своего дружка Василия.

Жандарма такая обычная в этих местах громкая беседа подгулявших друзей, видимо, успокоила. И он даже документов не проверил.

Хотя обстановка была тревожной. Не раз уже доносились сюда полицейские свистки, слышался требовательный стук в калитки и в ворота. Видимо, все-таки полицейские ищейки напали на след и разыскивали по дворам листовки, а прежде всего, конечно, тех, кто мог их подбросить.

Когда друзья были снова дома и, не зажигая света, укладывались спать, Василий не вытерпел и проворчал:

— Стоило выряжаться в эти костюмы. Пьяни среди рабочих поболе. А разыгрывали-то мы все равно пьянчуг-простолюдинов.

— Равно, да не лыко, — отрубил Петр. — За купеческого сынка ваше благородие приняли-с, господин Адеркин. Не то проверили бы документики. А уж тогда добрались бы, как пить дать. А так, вишь, сошло все нам, и шито-крыто.

— Тоже мне конспиратор! — язвительно проворчал Василий. — Осень лютая на дворе, а мы в костюмчиках по городу разгуливаем. Продрогли, аки тать в нощи.