Холодные зори

Читала Маринка и некоторые произведения графа Л. Н. Толстого, но его «Детство. Отрочество. Юность» не захватили ее, а Пушкина и Лермонтова читать ей было еще трудновато, потому что к чтению стихов она не привыкла, а прозаические произведения никак не удавалось заполучить в библиотеке. Они всегда были на руках у читателей.

А вот стихотворения Некрасова она просто «глотала». Многое о нем и о его произведениях знала раньше от своего деда, и некоторые стихи теперь узнавала, потому что когда-то их уже слышала.

В середине зимы, незадолго до Нового года, Маринке неожиданно повезло. Кончилась ее безработица.

Гриша решил сшить себе у самого модного из местных портных, Ройтмана, костюм и взял с собою Маринку.

Ройтман извинился перед Маринкой, что она застала его в жилете и сидящим по-турецки на столе, а она ответила на это, что и сама любит работать по-мужски на таком вот столе, поджав под себя ногу.

— Уж не моя ли соперница вы, мадам! — пошутил Ройтман.

А Маринка и на это ответила, что в соперницы такому известному мастеру она, конечно, не годится, а вот помощницей, особенно по женскому платью, работать смогла бы.

— Любопытно, очень любопытно, — сказал Ройтман и вдруг предложил Маринке место своей помощницы.

Условия найма были более чем скромны, но обеспечивали гарантированную работу.

Сам труд швеи достаточно тяжел и доставляет мало радости. Главное было для Маринки в том, что она обрела наконец-то внутреннее спокойствие. Ежемесячно приносила она домой трудовые рубли.

Читала теперь меньше, да и ходить в библиотеку стало некогда, разве что по воскресеньям.

Брат, принимая ее заработок, выделял ей деньги «на булавки», то есть на личные расходы. И она была счастлива твердой уверенностью в своей небесполезности хотя бы для ее маленькой семьи.

Фрося устроилась работать на заводскую судоверфь маляром, и теперь они с Маринкой вели хозяйство на равных началах.

Иной раз к Маринке забегали соседки по улице, ее новые подружки, которых она взялась научить делать искусственные маки и сирень.

Квартиру Григорий нанял просторную. Здесь каждому из троих было по комнате. А выходили они в большую гостиную, где стоял купленный по случаю дешевенький рояль. В доме была парадная дверь с крытым крыльцом на улицу и второй, черный ход — из кухни во двор. Оттуда можно было калиткой выйти через соседний двор на другую улицу. Это было удобно тем, кто приходил к Григорию обычно ненадолго и уходил также незаметно, не появляясь на главной улице, где всегда был народ.

Ефросинья Силантьевна еще в Бежице привыкла к тому, что у племянника всегда какие-то свои дела, много знакомых молодых людей и девушек. Некоторые из них у Борисовых не задерживались. Другие нередко веселились в их доме, собираясь попить чайку, спеть под гитару, послушать мандолину, а бывало, и выпить в своей компании.

Гриша был всегда веселым и общительным, любил петь под гитару старинные романсы, часами готов был аккомпанировать, если пели другие, или играть на мандолине. Часто молодежь и танцевала под дуэт гитары и мандолины, хотя в семье был неплохой граммофон и много пластинок с танцевальными мелодиями.

Приятно удивило Ефросинью Силантьевну, когда однажды Маринка вдруг выхватила у брата гитару и, рассмеявшись, чистым, звучным голосом бойко запела под собственный аккомпанемент разухабистую белорусскую песенку про старого хрыча, что собирался жениться.

Вот и сейчас в доме вечеринка. Парни выпили по лафитничку, девушки пригубили вина. Разговор за столом разгорелся, как пламя в костре, когда подбросят сухого хворосту или лапника.

Долго сидела молодежь в тот вечер у Гриши. Молодые люди говорили между собой о заводских делах. Девушки пересели на оттоманку и повели свои «секретные» разговоры: кто, где, кого да с кем видел, кто кому нравится, потом о ярмарке — сколько там всякого добра накупить можно: и материи, и платья пошитые, и обувки, денег бы только поболе. Кроме Клавы Лаптевой, с явными видами на хозяина дома, в гостях у Борисовых были нынче учительница из церковноприходской школы, девица, как говорится, уже на возрасте, Сима Кетова, Наташа, дочка Пантелеймона Романовича Вавилина, мастера судоверфи, и совсем еще девочка Катя Садникова.

Мужчины говорили о последнем из событий в поселке.

— Слыхал, колокол для собора, что строится заводом, сами отливать будем, — сказал Гришин дружок, конторщик из потребиловки, Федор Лекарев.

— Что ты, Федя! Акционеры наши с кремлевский царь-колокол хотят его сгрохать, аж в тысячу пудов: где уж нашему заводу браться?

И тут в беседу ворвался взволнованный голос Михаила Крохина, мастера из того же цеха, что и Борисов.

— Что колокол? Разве один он? На гарное масло плати, на лампадное плати, почитай в каждом цехе икона. Есть дети, нет детей, а процент на школу — подай. А денег — шиш в кармане, до сих пор вместо денег кое-кому в цехах «фофан» ввернуть норовят.