Холодный день на солнце

– А я почем знаю? Сколько мне тогда было, тринадцать? Я вообще не понимала, о чем он. А эта Аида ему говорит: «Проваливай давай, пока не оторвали тебе ничего». Он развернулся и ушел. А потом она так заботливо, как настоящая старшая подруга, положила мне руку на плечо и сказала: «Не бойся. Я этих розовых херов столько повидала».

– Почему именно розовых? – выдавливаю я сквозь смех.

– Ну, не знаю, мне он розовым вообще не показался.

– Да хватит вам, – говорит Люси. – Меня сейчас стошнит. Лучше расскажи о своих планах.

– Это ты мне? – спрашивает Марина.

– Тебе, тебе.

– Ох, какие там планы? Еду в Москву, и все.

– Ты что, не знаешь, чем будешь заниматься? – спрашиваю я.

– Ну, я химтех закончила. Может быть, найду работу по специальности…

– Марина придумывает и шьет одежду. Я уверена, в Москве она продвинется как дизайнер.

– Дизайнер! – Марина закатывает глаза. – Ну, я точно не хуже Гаева с его сумочками из мешковины. И ведь кто-то же их покупает. Эй, посмотрите!

Она кивает в сторону кустов. Метрах в пятидесяти от нас толстый лысый мужик снимает штаны. Мамаши спешно уводят детей, толкая за ними коляски и трехколесные велосипеды.

– Сваливаем, – говорит Люси.

* * *

За столиком в Bon Cafe мы с Аланом болтаем в основном о том, что не касается нас самих: новый альбом Radiohead, новый фильм Вачовски.

– Мне нравится эта штука, – вдруг говорю я и трогаю подсвечник.

– Это просто стаканчик из красного оргстекла. Неужели ты собираешься сделать то, о чем я думаю?

Снисходительность, с которой он произносит эти слова, раздражает меня.

– Именно, – отвечаю я. – И ты мне в этом поможешь.

– Брось, Зарина. Нам же не по четырнадцать лет.

– Спорим, ты и в четырнадцать такого не делал?

– Девушка! – окликает Алан официантку. – Можно счет?

Пока она идет к кассе и обратно, мы смотрим на экран на стене: клип Леди Гаги без звука. Из колонок под потолком звучит лаунж-кавер «Smells Like Teen Spirit».

– Ну, пойдем, – говорит Алан, запихивая банкноты в книжку для счетов.

– Постой на стреме, – шепчу я и сую подсвечник вместе с плоской свечой в сумку.

По пути к машине Алан говорит мне холодно:

– Пахнет жареным.

– Ага, – огрызаюсь я. – Преступление века. Смотри, чтобы твое имя не угодило в криминальную хронику.

– Я буквально. Пахнет горелым.

Мы смотрим на мою сумку, от которой поднимается тонкая струйка дыма.

– Вот блин! – вскрикиваю я. Расстегиваю сумку и она вспыхивает, как комок ваты. – Дерьмо собачье, – шлепаю сумкой по фонарному столбу, ее содержимое сыпется на тротуар. Когда пламя обжигает руку, бросаю сумку на землю.

– Знал бы ты, сколько она стоила, – бормочу я сквозь слезы.

Алан пытается обнять меня, но я отвожу его руки. Он приседает на корточки и собирает уцелевшие вещи: губную помаду, подводку, телефон, упаковку парацетамола.

* * *

Илона бегает от стеллажа к стеллажу, но ничего не примеряет. И так уже три магазина подряд. Когда в девять утра она позвонила мне, то сказала:

– Ничего предсвадебного. Просто посмотрим шмотки.

Теперь полдень. Она выглядит рассеянной и смотрит будто бы поверх вещей.

– Как тебе это? – спрашивает она, приподнимая золотистую вешалку с черным шифоновым платьем.

– Очень даже, – говорю я. – Бегом в примерочную.

Илона прикладывает платье к себе и смотрится в зеркало.

– Ой, нет, – вздыхает она. – Не стоит даже мерить.

– Ты не можешь знать наверняка. Думаю, тебе пойдет.

– Это-то да, но длина… И этот вырез на спине… Не уверена, что Бусик разрешит мне его носить.

– Этого еще не хватало. Муж будет указывать тебе, как одеваться?

– Ну, как тебе сказать. – Она оглядывается и понижает голос. – Думаю, это нормально, когда мужчина не хочет, чтобы жена выставляла себя на обозрение. Да я сама хочу одеваться скромнее, хотя бы первое время. Пока смогу надеть такое платье, и сезон пройдет. Потом беременность… В общем, не до него будет.

Она трогает пальцами подол и бретельки, вешает платье, и мы уходим из магазина.

* * *

В коридоре женской консультации сижу между двумя беременными. Обеим на вид не больше девятнадцати. Одна из них, в зеленой юбке в пол и черной майке с пайетками, говорит:

– У одной моей знакомой даун родился.

– Ужас! – восклицает вторая, в бордовом домашнем халате и с заранее раздвинутыми ногами. – Так много больных детей стало в последнее время.

– Это все «Электроцинк». Он травит нас.

– А еще возраст. Сейчас поздно рожают в основном. А это для ребенка вредно.

Из кабинета выходит понурая девица постарше.

– Все в порядке? – спрашивает у нее та, что в зеленой юбке.

– Ну, как сказать…

– Девочка, да?

– Да. Третья уже.

– Оставлять будешь?

– Не знаю.

Я подскакиваю и захожу в кабинет, не дожидаясь, пока меня пригласят.

* * *

– Возраст?

Врач – женщина лет пятидесяти. Короткие обесцвеченные волосы. Прищуренные карие глаза за очками в тонкой металлической оправе.

– Двадцать четыре, – отвечаю я.

– Замужем?

– Нет.

– С какого возраста живете половой жизнью?

Отгоняю от себя назойливую мысль, что она, возможно, знакома с моим отцом:

– С восемнадцати.

– Количество половых партнеров?

– Всего или сейчас?

– Сейчас.

– Один.

– А вообще?

– Два.

Она отрывается от карточки и смотрит на меня: