Холодный город

— Да-да, конечно, — засуетился Иблисов, роясь в своей сумке. — Вот мой паспорт, товарищ.

Офицер взял документ и раскрыл его, осветив фонариком. Потом внимательно посмотрел на философа. Тот приосанился и поправил мохеровый берет.

— Товарищ Ариманов, — сказал лейтенант, сверившись с паспортом, — а где ваше разрешение на пребывание в Ленинграде?

— Минуточку… — Аполлионыч снова порылся в сумке. — Да вот же оно! А вот временное разрешение моих товарищей. Это — члены делегации рабочей молодежи из Урицка.

— Куда следуете?

— На вечер поэтов-соцреалистов, в Музей религии и атеизма.

— Вы, что же — все поэты?

— Я, к сожалению, нет, а вот рабочая молодежь, — Иблисов кивнул на Серого и Димона, испуганно глазевших на патрульных, — настоящие пролетарские поэты. Я сопровождаю.

— Приятного вечера, товарищи, — лейтенант уже хотел возвратить философу паспорт, но тут его внимание привлекла спортивная сумка «Олимпиада-80». — А что у вас в котомке?

— А в котомке — спиртной напиток, — философ извлек из сумки недопитую бутылку «гаваны-в-лоб», заткнутую бумажкой, — источник вдохновения, так сказать.

— Иностранная… — лейтенант с подозрением посмотрел на бутылку. — Такие на наши талоны не отоваривают.

— Товарищ из Коминтерна привез, — Иблисов протянул бутылку патрульным. — Возьмите, товарищи. Мы уже вдохновились.

Кубинский ром молниеносно исчез в кармане серой шинели. Офицер вернул паспорт Аполлионычу и, улыбнувшись, взял под козырек:

— Творческих успехов, товарищи!

— Рады стараться, ваше благородие! — неожиданно выпалил Димон пьяным фальцетом.

Лейтенант перестал улыбаться. Его правая рука инстинктивно легла на кобуру.

— Это из поэмы про империалистическую войну, — затараторил Иблисов, оттаскивая Димона в сторону за рукав. — Товарищ поэт весь вечер репетировал. Пойдемте, друзья, а то опоздаем, неудобно.

Перебежав на другую сторону проспекта, философ, не останавливаясь, потащил пьяных студентов в сторону улицы Плеханова, и не сбавлял темпа, пока они не повернули за угол.

Под огромной полукруглой колоннадой Музея религии и атеизма было темно, зато в проезде между колоннами и занесенным снегом сквериком был виден свет. Друзья, помогая друг другу, перебрались через сугроб и подошли к центральному входу. Здесь, на очищенном от снега пятачке, были припаркованы Мерседесы с большими бумажными пропусками на лобовых стеклах и несколько огромных Ниссанов с большими эмблемами на дверцах — вертикально стоящий меч на фоне овала с серпом и молотом и надписью «НКВД» на красной ленте. В железной бочке горели дрова, а водители в форменных кожаных куртках грелись, протягивая к огню руки.

Часовой, стоящий на ветру у входа в музей, долго и придирчиво проверял документы, которые Аполлионыч извлек из своей сумки. Наконец он отвел короткоствольный автомат в сторону и открыл тяжелую створку двери.

Внутри гремела музыка — «The End» Doors. Под гулкими сводами среди информационных стендов и витрин небольшими группами стояли люди с пластиковыми стаканчиками в руках. Не дав удивленным студентам поглазеть вокруг, философ потащил их раздеваться. Пожилой гардеробщик с орденскими планками на засаленном пиджаке принял их куртки и дубленку, но наотрез отказался брать сумку «Олимпиада-80»: «Только верхняя одежда и галоши. Шапки — в рукав!»

Под огромным плакатом «Пьянство в праздники — пережиток церковных предрассудков» располагался буфет. На двух столах с металлическими ножками стояли ровными рядами бутылки водки «Московская», запечатанные сургучом, и пластиковые стаканчики. На отдельном столе стояли металлические подносы с маленькими бутербродами: половинка вареного яйца и килька на черном хлебе. Полная буфетчица в белой куртке с надписью «Общепит» брала у подходивших гостей квадратные синие талоны, накалывала их на металлическую спицу на тяжелой подставке и выдавала взамен стаканчик водки и бутерброд.

— Талонов у меня нет, — развел руками Иблисов, — их распределяли через Союз писателей. Но тут должен быть коммерческий буфет. Пойдемте поищем.

По дороге Серый с интересом оглядывался. Присутствующие были одеты почти поголовно в джинсы Super Rifle и джинсовые же рубашки. Иногда попадались люди постарше в дорогих, явно импортных костюмах. Было несколько офицеров в форме с нарукавными эмблемами с вертикальным мечом, такими же, как на дверцах Ниссанов на улице. Возле стенда с винтажным плакатом «Попы помогают капиталу и мешают рабочему!» в окружении группы военных стояла знакомая фигура в красном плаще с капюшоном и черной полумаске. В руке незнакомца был бутерброд с килькой, которым он шутливо благословлял окружающих.

Коммерческий буфет оказался справа, возле бывшего входа в собор. В деревянной будочке, видимо, когда-то торговали свечами. Сейчас же в стеклянном окошке стояло баночное пиво Old Milwaukee по 0.65, литровые бутылки водки Smirnoff по 12.40 и почему-то пирожные эклеры по 0.20.

— А неплохо поэты живут! — заметил Димон. — Дороговато, конечно, но иногда можно себе позволить.