Холодный город

— Странный они народ, эти финны. Социализм этот у них в печенках сидит, кроют его между собой почем зря, но стоит иностранцу про Куусинена слово плохое сказать — в горло готовы вцепиться.

— Что же, Феденька, у каждого своя правда. А ведь сказано: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся». Вот и не надо им мешать…

— Так ведь они себя умнее нас считают. Про социальную справедливость рассуждают, ходят тут, поучают. А мы — русские люди. Нам этих идей опасных не надо. Вера православная нам от дедов наших досталась, а Марксы-Энгельсы ихние здесь не прорастут — почва не та. А ежели что — мы и на них, и на студентов управу-то найдем!

Негр погрозил невидимым коммунистам заклеенным пластырем кулаком, забрал пустой поднос и ушел. Ждавший окончания разговора Димон подтащил к себе бокал и, взяв в рот трубочку, стал двигать ее вверх-вниз по слоям коктейля, попеременно чувствуя на языке то горячий кофе, то обжигающий виски, то прохладные сливки. Приятное тепло опускалось в желудок и наполняло тело сладостной истомой.»«По зимнему варианту», — вспомнил он слова философа. — А можно ли испытать такое наслаждение в другое время года? А есть ли оно вообще, это другое время? Или мы живем в стране вечной зимы…»

— Наслаждаетесь контрастом? — заметил наблюдающий за ним Иблисов. — Правильно. Без тьмы не было бы понятия о свете. Для того, чтобы свет осознал себя, он должен иметь перед собой противоположность.

— Да, но противоположность правильного высказывания есть ложное высказывание, — парировал также смаковавший свой кофе Серый. — Это не я — это Нильс Бор сказал.

— Ну что ж, — не моргнув глазом, ответил Аполлионыч, — могу продолжить цитату. Дальше там говорится: «Но противоположностью глубокой истины может быть другая глубокая истина».

— 1:0! — Серый зааплодировал и протянул в сторону философа руку открытой ладонью вперед.

— Что означает ваш жест, Дедал? — удивился Иблисов.

— Во-первых, я не Дедал. Во-вторых, мы не в Дублине. Вы думаете, я не понял ваших намеков? Ну, а в-третьих, если хотите быть «в теме», наблюдайте за молодыми.

Серый протянул руку в сторону Димона и тот, перехватив бокал левой рукой и не выпуская соломинки изо рта, хлопнул своей ладонью по ладони Серого.

— По-моему, этот жест придуман для малобюджетных картин про гарлемских негров, — проворчал Аполлионыч. — Вы копируете копию, так и не видев оригинала.

Только сейчас они обратили внимание на Феденьку, который уже пару минут переминался с ноги на ногу возле их столика, сверкая белками глаз в темноте.

— Простите, господа, но только что приходил квартальный. Поступило распоряжение полиции — закрыть все питейные заведения до особого распоряжения. Студенческие беспорядки начались. Требуют освободить арестованных на площади Милюкова.

— Ну что же, Феденька, у них своя правда…

— Голодранцы! Сами денег не зарабатывают, и другим мешают.

— А ты, Феденька, вспомни царя Соломона: «Не поможет богатство в день гнева, правда же спасет от смерти». Надо менять дислокацию, господа, — повернулся Аполлионыч к Серому и Димону. — Обещаю — скучать я вам не дам.

* * *

«Черный вечер.

Белый снег.

Ветер, ветер!

На ногах не стоит человек.

Ветер, ветер —

На всем божьем свете!

Завивает ветер

Белый снежок.

Под снежком — ледок.

Скользко, тяжко,

Всякий ходок

Скользит ах, бедняжка!»

А. Блок «Двенадцать»

Снегопад прекратился и стало видно, как порывистый ветер гнал серые облака по черному небу. Улица Герцена в это время уже не освещалась — редкие лампы на второстепенных проездах выключали ровно в 21:00. Занесенный белым снегом тротуар был хорошо виден и троица, пряча лица от обжигающего ветра, побрела в сторону проспекта Двадцать Пятого Октября. Здесь горело дежурное освещение — ярко-желтые фонари, болтающиеся на проводах через каждые сто метров, неровной цепочкой уходили в сторону Московского вокзала. Сразу за Народным мостом поперек проспекта на натянутых тросах раскачивался на ветру кумачовый транспарант: «Наиболее бесспорной чертой революции является прямое вмешательство масс в исторические события. Л. Д. Троцкий». Окоченевший на морозе дежурный дворник, сидевший на стуле возле подъезда Дома партийного просвещения, услышав скрип снега под ногами идущих друзей, поднял голову из воротника тулупа и проводил их слезящимися глазами.

Патруль, как всегда, появился неожиданно.

— Ваши документы, товарищи!

Резкий голос раздался из распахнувшейся двери библиотеки имени Маяковского в доме №20, когда они проходили мимо. Очевидно патрульные (молодой лейтенант и двое общественников с повязками) грелись внутри и наблюдали за вечерним проспектом через маленькое окошко в двери бывшей Голландской церкви. Свет фонарика ударил Серому в лицо. Вышедший на мороз лейтенант, держа руку на кобуре, подошел поближе.