И весь зал подхватил, отбивая такт ладонями: «Чи-тай-те! Чи-тай-те!» Внезапно в прояснившемся мозгу Серого как будто перелистнули страницу назад — он отчетливо вспомнил прошедшую ночь. Вспомнил, как Евтушенков сыпал порошок в водку и как потом менялись с ним головными уборами «в знак кровного братства». Вспомнил, как неожиданно для себя читал стихи экспромтом под колоннадой музея и даже вспомнил эти строки. Вскинув руку, Серый добился тишины. Решительным шагом подошел к магнитофону и щелкнул клавишей. Из динамика полилась ария Альмирены Генделя: «Lascia ch’io pianga…» Сойдет. Трагически приложив руку ко лбу, он взвыл, подражая очкастой поэтессе:
Зал грохнул овациями. Димона читать почему-то не заставили. По сигналу Мастера друзей посадили на два стула и, высоко подняв их за ножки, стали вращаться в ритуальном танце, как на еврейской свадьбе.
— А теперь, дабы отличить себя от профанов чистотою и полетом мысли — праздник! — раздалось новое приказание Мастера. — Подготовить столы и напитки.
Серого и Димона опустили на пол и, аккуратно сложив черную скатерть, вытащили стол на середину сцены. Из сумок и портфелей доставали бутылки «Белого крепкого», «Яблочного крепкого», вермута «Розового крепкого» и других надежных, проверенных вин. Особенно много было портвейнов: «Агдам», «№13», «№33», «№72». Друзья перестали улыбаться. Даже сквозь эйфорию они понимали, что пить на халяву — западло. Димон растерянно оглянулся в поисках Аполлионыча — как быть?
— Не беспокойтесь, пииты, — раздался знакомый голос, — я позаботился о вступительном взносе.
С этими словами философ вручил им по бутылке «трех топоров» — «Портвейна №777».
Пили залпом по полстакана. Первый тост был за Мастера, второй и третий — за подмастерьев. Пили за «неофитов» (Серый с трудом догадался, что речь идет о них с Димоном), за «чистое искусство» и за нонконформизм. В разгар веселья, привлеченные шумом пира, в зал ввалились соседи — мужик с баяном и две тетки с золотыми зубами в народных костюмах. Им налили по полстакана и мужик, заговорщически подмигнув, растянул мехи баяна, а золотозубые грянули:
И ЛИТО дружно подхватило:
Непьющий не знает, как вкусна вода с похмелья
Больно было даже думать. Серый уже полчаса пытался открыть глаза и не мог. Хотелось в туалет, но сил не было пошевелиться. Громко тикали часы, и каждое «тик-так» электрическим разрядом впивалось в мозг, заставляя рефлекторно морщиться, отчего головная боль усиливалась. Откуда у меня в комнате часы? Чей-то протяжный стон все-таки заставил открыть глаза. Книжные полки… Заснул в библиотеке? Но точно — не дома. Снова раздался стон. Серый заставил себя повернуться на звук. Чья-то голова на подушке рядом. Ковер на стене. Серый провел рукой по груди. Спал одетый, но укрыт одеялом. Кто это рядом? Поехал к Ленке? Это не ее комната. Глаза отказывались фокусироваться и даже рисунок на ковре выглядел размытым…
— Серый, где мы? — голос Димона исходил из головы рядом.
— Понятия не имею, — прошептал Серый.
Димон снова застонал и повернулся на бок.
— Зачем мы бормотуху пили? — пересохшее горло Серого выдало неожиданный фальцет.
— Аполлионыч сказал — традиция у них такая. Поэты…
— Тебе не кажется, что мы спиваемся?
— Ты не прав, — не согласился Димон, — я могу часами обходиться без спиртного. Кроме того, наше пьянство обычно заканчивается вместе с деньгами.
— У нас же теперь спонсор появился. Кстати, где он? И где мы?
— Серый, клянусь — опять провал в памяти. Помню, как пили эту дрянь без закуски, мужика с баяном, поэтессу голую в очках на столе помню, а потом — провал…
— Но мы явно не в милиции. Уже приятно.
Послышались шаги, заскрипела дверь и полоса света упала на ковер. Серый зажмурился, а Димон попытался поднять голову.
— Пришли в себя? — раздался знакомый голос. — Вы проспали почти двенадцать часов.
Щелкнул выключатель и теперь уже Димон зажмурился от яркого света. Постанывая и закрывая глаза ладонью, Серый спустил ноги на пол.
— Простите, но мне срочно надо в туалет.
— Справа в конце коридора. Если что — мой стульчак синий.