Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме

Неожиданно ответил маленький Болгар:

– Старшина лагеря, я думаю, судя по повязке на руке, это был он.

– Проще было вас обоих пристрелить! Эта свинья же не думает, что может затолкать каких-то уродов в палатку к благородным людям, а? И вообще, нас и так уже двадцать четыре человека.

– Дайте нам место прилечь, товарищи, – обратился я к остальным.

– Ой, наши неженки устали, да? Хотят прилечь? А сидячие места вас не устроят?

Мы огляделись по сторонам. В его словах определенно имелось рациональное зерно: было трудно представить, где в этом хлеву разместиться новоприбывшим.

По счастью, тут в палатку заглянул заместитель старшины – злобный и крикливый. Он пришел убедиться, что новичкам нашли место. И тут случилось чудо. Обитатели номера 28 ворчливо, но покорно сдвинули свои койки. Они явно опасались сердитого человека, обращавшегося с ними как с дикарями.

Кое-как удалось расстелить свои одеяла. Еды нам, конечно, не полагалось, поскольку мы прибыли с «пайками на два дня». Остальные получили свою долю. Узники номера 28 поглощали хлеб, который бросили им как собакам. Где-то в глубине палатки четверо парней отчаянно боролись, скрипя зубами. На четверых заключенных полагалась одна буханка, и они никак не могли ее поделить, несмотря на тщательные измерения – буквально по миллиметрам. Потасовка началась из-за того, что кто-то пытался завладеть большей четвертью.

Даже не обернувшись, Рот швырнул в их сторону доску, после чего воцарилось молчание. Один из недовольных шатаясь поднялся на ноги – лоб его был в крови, – и мрачно уставился на свой кусок. Потом впился в хлеб зубами и начал быстро жевать.

Я потер усталые, воспаленные глаза. Многое было мне здесь в новинку – даже после Эйле. Господи, где мы оказались? Я встретился взглядом с Болгаром – он едва сдерживал слезы.

Остальные в палатке шумно жевали, рыгали и чавкали. Поглощая пищу, они стонали так, будто сношались. Рот вытащил откуда-то закопченную лампу и осторожно поставил ее на деревянную полку над койками. Робкая бледная полоска света озарила пространство. Словно в какой-то пьесе Горького.

Наш старшина жевал кольраби. Внезапно он рассмеялся:

– Досталось три штуки, по два кило каждая.

Он потянулся к полке и продемонстрировал добытые им сокровища.

– Откуда? – воскликнуло сразу несколько голосов.

– Были за кухней. Их вчера привезли. Еще маргарин, капусту и свеклу. На кухне народ чуть с ума не сошел, набивая себе животы.

Глаза, полные зависти и почтения, следили за каждым движением жующих челюстей Саньи Рота.

– Ты пробрался на кухню?

– Тупица! Я ж там два дня работал. Котлы мыл. Проще простого.

– Счастливчик, – воскликнул его сосед чуть ли не с нежностью.

– Вот и нет, – развязно заметил Рот. – Будь так, мне досталась бы четверть пачки маргарина. Черт побери, захожу я вчера на кухню с двумя котлами, а там никого нет. Жрачка прямо на столе. А я засомневался, идиот. Ну и, конечно, явился капо и вытолкал меня пинками под зад. Зайди он хоть минутой позже… Эх…

– Сколько порций в четверти пачки?

– Двадцать как минимум.

Палатка номер 28 мечтает. Фантазии щекочут нервы, возбуждая представления о невероятных яствах. Двадцать порций маргарина…

Никто здесь не бредил об утопическом будущем, как в Эйле. Анализ военного положения от маленького Болгара местных заключенных не интересовал. Градус жестокости тут был еще выше. Палатка номер 28 давно не грезила об освобождении.

Теперь они едва замечали нас. Мой сосед бесцеремонно вытянулся рядом. Я с трудом мог дышать, но протестовать не имело смысла. Обсуждались лагерные события дня: звучали незнакомые фамилии, неизвестные нам происшествия будили споры. Сыпля проклятиями, люди рассуждали про тоннель и про ночную смену, перечисляли тех, кто недавно умер.

Наконец Рот обратился к нам:

– Сигареты есть?

– Да у них только вши, – ответил за нас один из старожилов.

Рот прикрикнул на него:

– Я тебя, что ли, спрашивал, Якши?

Якши, молодой парень с прыщавой физиономией, пригнул голову. Старшина палатки обратился лично ко мне:

– Откуда вы двое?

– Из Эйле.

– Это где?

– Сам не знаю. Шли пешком два дня.

– Через какие города проходили?

– Вальденбург – я только его запомнил.

– Как было в лагере?

– Кошмар.

– Треть или четверть буханки?

– Четверть.

– Прибавки давали?

– Иногда.

– А работа? Обращение?

– Ужас.

Рослый седой старшина произнес негромко:

– Увидите, здесь еще хуже.

И мы увидели. Уже на следующий день. Атмосфера на утренней перекличке была даже более безнадежной, чем в Эйле. В непроницаемой тьме мы брели по щиколотки в жидкой грязи между палатками. Построение проходило у ворот.

Старшины и капо суетились между рядов. Инструменты убеждения – резиновые дубинки – рассыпали удары. Заключенные были еще более оборванными, чем мы, если такое вообще возможно. Хотя, может, нам показалось. Пошатывающиеся тени вокруг постоянно чесались, что доказывало – вшей и здесь в достатке.