Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме

Я тоже – несмотря на многочисленные клятвы, данные самому себе, – частенько жертвую половиной хлеба, а то и всем пайком, потому что целиком он стоит больше, чем половины по отдельности, в обмен на непозволительную роскошь погрузиться в никотиновые грезы, но по сравнению с Израэлем и его друзьями я лишь второсортный подражатель.

Глаза Израэля горят смертельной лихорадкой, и у него практически не осталось голоса. Он оказался здесь гораздо позже, чем я. Какое-то время мы вместе работали на «Зангер и Ланнингер» в туннелях Фюрстенштайна: тогда он управлял вагонетками, которые я грузил. Никогда я не видел столь трагического и одновременно столь гротескного зрелища: лысый мужчина с нахмуренным лбом на бампере маленькой тележки, летящей вперед. Жидкие пряди его седых волос развевались по ветру, и казалось, что в любой момент он может свалиться на землю.

Он давно попрощался и с вагонетками, и со своим процветанием, и с надеждами на будущее. Целыми днями Израэль неподвижно таращится в пространство, а по ночам ворочается и стонет. Во сне он говорит больше, чем бодрствуя. Как и многие другие здесь, обращается к родным, оставленным дома. К родным, которых там больше нет. Их тоже увезли в Германию, в вагонах с крепко запертыми дверями.

На койке надо мной вскрикивает Хандельсман, сборщик налогов. Ему почти столько же лет, сколько Сальго. Он помешался на хлебе – обменивает его на суп, прибавки и картофель. Покупает на то, что наследует от мертвых, на все, что попадает к нему в руки. Не ест, только собирает. У него есть грязный мешочек с хлебом, который он непрестанно поглаживает, словно мытарь свое золото. Он подсчитывает высохшие, окаменелые ломти, перебирает их, наслаждается ими. Этот человек еще более безумен, чем мы все, однако в его безумии есть железная логика.

Хандельсман копит богатство – как делал дома. Богатство открывает любые двери. Богатство – его надежда и опора, его убежище и запасный выход. Когда он наберет достаточно хлеба, он купит за него свободу.

Его знает весь блок; у Хандельсмана есть постоянные поставщики. От дальнего родственника, работающего на кухне, он каждый день получает порцию особого супа и достаточно разных обрезков, но все выменивает на хлеб. Тем не менее сокровище регулярно выкрадывают у него из-под головы. В такие моменты Хандельсман впадает в бешеную ярость. Находиться рядом с ним опасно. Он испускает отчаянные крики, рвет на себе седые волосы и, всхлипывая, ищет, чем себя убить. Несколько часов уходит у него на то, чтобы успокоиться. Со следующей раздачи еды он начинает копить хлеб заново.

Несколько умирающих греков и поляков замыкают этот невеселый приятельский круг. О тех, кто лежит дальше, мы практически ничего не знаем. Никому не хочется вставать с койки; безучастные, мы проводим долгие часы в ожидании следующей раздачи пищи. Наши «общины» существуют недолго: постоянно поступают новички, которых втискивают на места умерших. Людей вечно куда-то переводят, что также разрушает только установившиеся связи. Коек не хватает, начальство никак не пытается разрешить ситуацию.

Транспорты прибывают ежедневно. Кошмарный поток предельно измученных людей со всех направлений. Пешие марши длиной в несколько дней лишают узников остатков сил. Многих по дороге убивают беспощадный холод и еще более беспощадный голод. Наши соседи больше не приезжают на грузовиках. Грузовики были роскошью – в самом начале.

Дёрнхау разрастается. Сюда стекается вся рабочая сила, негодная для дальнейшего употребления. Изгои, измученные до предела, которых нацисты, в тревожном предчувствии скорого конца, не осмелились или не захотели прикончить на месте своими проверенными временем методами.

Эсэсовцы в лагерях охвачены сомнениями и нерешительностью. Строительство укреплений остановилось с прекращением поставок материалов. Новости с фронта похожи на грозовые тучи; даже опытным пропагандистам из центрального штаба больше не удается подавать их в оптимистическом свете.

За колючей проволокой серых униформ практически не видно. Дисциплина у немцев в крови, поэтому они в мрачном молчании исполняют свой долг, но в свободное время прячутся по казармам, выходя оттуда только на раздачу еды.

В окно я вижу, как они, с низко опущенными головами, прошмыгивают к кухонным баракам. Походка у них невеселая.

Младшие офицеры к нам тоже редко заглядывают, и все равно мы бледнеем, когда кто-нибудь из начальства кричит Achtung! – Внимание! Никогда не знаешь, что случится дальше и каков будет результат инспекции. Особенно когда появляется Ганс.

Ганс блондин, он носит очки. Практически мальчишка. Младший офицер СС, заместитель коменданта лагеря. Мы лежим на койках, вытянувшись в струнку. В нашем случае – в случае мешков с костями – это означает замереть лицом в потолок, сдвинув колени и положив руки поверх одеял, с выпрямленными напряженными пальцами.