Холодный путь к старости

Черно-белый, склонившись, бегал между столами, словно солдат по неглубоким окопам. Братовняк не петлял. Он шел напрямик, переворачивая мешавшие столы и стулья, бросая в метавшегося официанта чем придется, но чаще всего – салфетницами и перечницами. Из кухни на сцену разрушения и разбоя поглядывали перепуганные розовощекие поварихи, со стороны входа – гробовщицкого вида гардеробщица. Они знали и не такое.

– Ох, перебрал! – уже голосил Мухан.

– На кухню только через нас! – задорно кричали Дойкина с Телкиной.

– Неси выпивку и обслуживай, падла! Не петляй, как заяц! – покрикивал Братовняк. – Я в детстве в бегущих котов камнями попадал с двух десятков метров. Ты ближе и крупнее. Ща солонкой в лоб! Научу уважать налоговую полицию…

Он тяжеловесно шел за увертывающимся от летящей посуды официантом и, как фанатичный китаец времен даманского конфликта, размахивал зажатым в левой руке удостоверением…

***

Утром следующего дня шокированный происшедшим Семеныч отчитывал Братовняка, как добрый отец шаловливого дитятку:

– Ты же полицейский, здоровый полицейский, а ведешь себя как работяга обычный! Мы тебя после ограбления киоска повысили в звании. Со старшего лейтенанта до капитана подняли, а ты…

– А что не обслуживают? Горбатишься тут на работе, налоги выбиваешь с барыг всяких, чтобы учителя и врачи могли спокойно жить, а героям выпить не дают, – оправдывался Братовняк.

– Мы ж не на публике, помолчал бы. Иди в ресторан, я договорился. Заплатишь за побитую посуду, извинишься перед официантом, и инцидент исчерпан, – сказал Семеныч.

– Анатолий Семенович, он же, падла, уважения к погонам не проявил, – напомнил Братовняк. – Он бы и вам не налил…

– Черт с ним, с официантом. Незаметно надо, чтобы работать спокойно, а ты из-за копеечных конфликтов готов миллионы угробить, – принялся объяснять Семеныч.

– Какие миллионы? – заинтересовался Братовняк.

– Я к слову, – ответил Семеныч. – Все. Иди в ресторан…

Разбитые чашки Братовняк оплатил, но, выйдя из ресторана, повернулся и плюнул на закрывшуюся дверь четыре раза. Слюна, падающими звездами полетела на сталь.

– За каждого, – сказал Братовняк и пошел восвояси, раздумывая о том, что падающие звезды и есть плевки Вселенной…».

Но не Братовняк был самой скандальной фигурой маленького нефтяного города, и не Алик, и не Хамовский, а неказистая, полуглухая – но, надень ей стальную каску стала бы похожа на толстомордого упрямого воина – женщина по фамилии Харева – директриса самого обычного детского сада с рыбьим названием «Муксун». Для того чтобы рассказать о ней, придется вернуть повествование на несколько лет назад.

ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЕ ПО-СЕВЕРНОМУ

«Прикрываясь детьми, можно победить многих»

Коренастая и энергичная грубиянка Харева парадоксально директорствовала в детском саду, ходила со слуховым аппаратом, производя обманчивое впечатление слабого инвалида, но была отчаянной и настойчивой скандалисткой и с подчиненными ладила по методу Хамовского, не стесняясь детей. Ее выгоняли с работы за то, что она на бюджетные деньги своего детского сада закупала товар, который продавала и наживалась, ее выгоняли с работы по подозрению в сумасшествии, а как иначе классифицировать изощренную ругань из уст детсадовского работника, но она выжила на ниве частного предпринимательства, хорошо поторговала, при этом получая пособие по безработице, и, проявив завидное упорство, восстановилась через полтора года на прежней должности, сорвав денежный куш из причитавшихся ей за указанные полтора года заработных плат. Нефтяной городок был небольшим – это достижение быстро распространилось в умах, и Харева стала пользоваться уважением.

***

Двигатель если не всего, то очень многого – деньги. Харева любила их, иначе не приехала бы на Крайний Север, но зарплаты директора детского сада ей не хватало. Она пробилась в Совет народных депутатов, предводимый знакомым нам Сапой.

Маленький нефтяной город строили из чего придется. Железобетонные плиты на Крайний Север возили из Украины, деревянные дома набивали, как дешевые китайские пуховики, вредоносным утеплителем, содержащим фенол. Жители деревянных домов страдали от аллергии, болели, но не знали причину. Руководство города знало, но молчало, поскольку боялось последствий.

Дикий конь народного гнева может и копытом между глаз. Запрыгнуть на спину этого коня, поехать в нужном направлении, направить его копыто в противную физиономию – искусство сложное, но Харева им интуитивно обладала. На каждом подъезде она наклеила листовку со своей избирательной программой, где подробно написала о содержании фенола и, ссылаясь на официальные документы, объяснила, что проживание в домах на ее избирательном участке – это медленная смерть, но куда более быстрая, чем обычная.

– Помогите, милые, сколь можно издеваться! – запричитал обретший знание народ.

– Я всех спасу, выведу из негодных квартир в добротные! – сказала Харева, как Моисей народу израильскому…

– Они обязаны о вас заботиться! – вскрикивала она на собраниях, указывая перстом в предполагаемом направлении, где высиживали в креслах городские властители…