Холодный путь к старости

Дело было весной, когда солнце на Крайнем Севере парит высоко и ослепительно, но без шапки-ушанки не походишь. Шел Федя по лесу, ружьецо за плечом дулом вверх болтается, снег под ногами сминается, как воздух. А тут медведь впереди. Обмер Федя, чтобы зверь не отличил его от пня-переростка или кустарника, рванул ружьецо с плеча, и тут мохнатая темнота на оба глаза упала!!! Федю липкий пот прошиб.

«Лапа медвежья свет скрыла! Парой ходили, гады, – запаниковал он. – Пока тот, что впереди, внимание отвлекал, второй сзади обошел. Сейчас скальп снимут». И пронеслась перед Федей вся его охотничья жизнь в одно мгновенье, и послышался ему медвежий рык, в рыке том – слова:

– Бил зверье – вот и расплата пришла!

«Ничего личного, ничего личного… – как молитву мысленно затараторил Федя, надеясь, что ослышался. – Ведь только для семьи старался, чтобы попробовали свеженького мяска».

В ответ ему опять рыко-слово:

– У меня тоже ничего личного. Для медвежат стараюсь. Извиняй. Поделим тебя с брательником поровну, у него тоже детишки по берлогам сидят.

Федя поразился: он и не думал, что перед смертью медведя можно понимать, и заговорил вслух:

– Не бери грех на душу. Не ешь меня. Я хороший и честный.

– Ты ж пьянчуга! Пьешь и стреляешь. Врун! Тьфу!

Показались медвежьи когти, острые, как испанские ножи, и требовательно постучали по Фединому лбу. Федя смолчал.

– Сколько ты, зверь, зайцев, куропаток, уток да гусей побил?! У тебя весь ствол в крови, точнее оба ствола! – прорычал медведь. – У тебя ж и для пули, и для дроби отдельно. И дома, поди, арсенал…

– Выброшу все ружья, мишка, хоть денег стоят. Выброшу. А насчет зайца я не специально. Азарт взыграл. Жалел его, ох как жалел, но не пересилил натуру. Ошибся, пощади.

– У меня тоже натура такая, что не укротить, и азарт вот-вот взыграет! Не лень же тебе идти через леса и болота и не жалко бензина. Столько сил ради того, чтобы пострелять, смерть посеять. Ну ничего, отходился…

– Так за компанию же. Все палят, и я палил. Куда деваться? Теперь в лес ни ногой…

– Это точно. Больше в лес не пойдешь. Здесь останешься, а ноги мы отгрызем первыми. С них начнем. И на жалость не дави! Ты ж обычный убийца. Мы с голоду охотимся, жить по-другому не можем. А ты?

Федору показалось, что медведь, стоявший позади него, похлопал себя по брюху и громко сглотнул слюну.

– Говори последнее слово. Не томи. Лапы горят, и желудок требует.

– Миш, а миш, отпусти меня, а я начальника своего приведу? Он жирнее…

– Фигушки. Знаю такую сказку. Уйдешь и не воротишься и никого не приведешь. Я тебя за такие разговоры могу и в заложники взять. Будешь других зазывать: письма из лесу слать о том, что богатую поляну, ягодную или грибную, нашел и не можешь оторваться… А мы тут все соберемся, лужайку для банкета расчистим. Хорошая мысль?

– За гада же меня посчитают, проклянут…

– Ничего страшного. За то тебя в последнюю очередь съедим, а пока медвежата тобой поиграют. Опять же надежда у тебя останется. Будешь убегать, точнее уползать, куда ж ты без ног, а мы разомнемся хоть, след твой вынюхивая…

В этот момент Федя почувствовал, что тяжесть в голове ослабла, что медведь ослабил хватку. Проворно присел он, уходя от медвежьей лапы, повернулся в сторону, где медведей встретить не предполагал, и побежал. Ох как побежал, но вокруг по-прежнему темно, то ли от страха, то ли оттого что медведь не отставал и глаза лапой прикрывал. «Ах, падла», – ругнул медведя Федя замолотил ногами, как мог, на полном ходу ударился головой в дерево, каковых в тайге полным-полно, и упал…

Очнулся Федя от шлепков по щекам, приоткрыл глаза, а там медведей и голос опять:

– Добегался? Башка у тебя крепкая. Мы из нее медвежатам баклуши сделаем… Баклуши, баклуши… Медвежатам, медвежатам… Да очнись ты… Федя!

И тут Федя распознал, что не звери вокруг него, а друзья. Оказалось, что медведь, которого он подстрелить хотел, убежал, а второго медведя и вовсе не было. Просто когда потянул ружье с плеча, оно дулом-то зацепилось за шапку-ушанку и развернуло ее так, что ухо от шапки прикрыло глаза мохнатой темнотой…

***

Эту курьезную историю Федя вспоминал долго. Первые два месяца он не мог заснуть, если жена не гладила его спину или голову. Во сне его навещал медведь, то в черном костюме со значком «Дэпутат» или «Мэрин» на широченном отвороте и при галстуке, то в телогрейке мастера жилищно-коммунального участка, то в фартуке парикмахера… Особенно четко запечатлелась в больном сознании Феди начисто выбритая медвежья морда, вежливо выговаривавшая:

– Позвольте оболванить!..

Вот такую начисто выбритую морду медведя из Фединых кошмаров напоминало лицо Братовняка. Когда же тот просунул в окошко руку и поскреб по прилавочку крупными грязными ногтями, то Федя вспомнил медвежьи когти-ножи и, обуянный ужасом отлетел от окошка, как легкая бумажка, подхваченная сквозняком. Ему помешало убежать и придало храбрости лишь то, что он сам был заперт в киоске, казавшемся ему военным бункером.