Холодный путь к старости

Причину поспешности мэра Алик знал: администрации нужен был незапятнанный славослов, а пьяного Лучину за рулем личного «Москвича» задержали сотрудники автоинспекции…

***

Лучина, как сильно напьется, любил поиграть в кегли. В родном Калининграде, будучи нетрезвым, он плелся в ближайший кегельбан и катал шары до одурения, но в маленьком нефтяном городе развлекательных заведений почти не было, если не считать нескольких питейных забегаловок и неуклюжего, похожего на упавшую водонапорную башню Дворца культуры. Лучина вышел от знакомых, с которыми он залил внутрь пол-литра только на дорожку, сел в «Москвич» и вдруг представил себя мыслящим шаром, что ему, творческому человеку, в угарном состоянии не сложно. Он восхищенно оглядывал свои округлые, гладкие формы глазами на ниточках, как у морского рачка, похлопывал, постукивал по твердой блестящей поверхности выступавшими по бокам руками, и слышал качественный костяной звук. Припаркованные машины стояли тесным рядком напротив подъездов дома, как кегли, и манили. Лучина медленно проехал мимо ряда, внимательно оценил расстановку кеглей-машин и газанул… «Будь я трезвый, – размышлял шар-Лучина после игры, – то, возможно, результат был бы куда лучше. А на пьяную голову сумел поразить всего ничего…» Из задумчивости его вывела сирена… От подъездов бежали жильцы, некоторые порывались ударить неудачливого Лучину по лицу, но присутствие милиции охладило их пыл, а потом над разозлившеюся толпой пронеслось: «Да это ж Лучина – мэров писака…»

***

Сразу после разговора с Хамовским Алик вернулся в редакцию газеты маленького нефтяного города. Был разгар работы: в квартире, которую занимала редакция, поселилась тишина и безлюдье, корреспонденты пребывали на заданиях. Один Лучина задумчиво сидел в кабинете и курил. Тлеющий табак на кончике сигареты вспыхивал, как черноморские светлячки в ночной тьме. Лучина энергично втягивал дым, полногрудо выстреливал его, а потом с наслаждением трогал языком и обминал губами сигаретный фильтр. Алик не стал таиться:

– Мэр предложил занять твое место, но мне не надо… Хочешь удержаться – сосредоточься… Журналистская солидарность… Решил предупредить… Он тобой недоволен… Очень недоволен… Не я, так другой…

С каждым новым словом огонь жизни покидал лицо Лучины все заметнее. Он бледнел, и Алик счел за должное умолкнуть.

– Спасибо. Спасибо, что сказал… – рассеянно поблагодарил Лучина, но при этом походил на вежливого боксера, получившего умопомрачительный удар в один глаз и смиренно приглашавшего своего соперника к другому удару…

В джентльменском поступке Алика порядочности было примерно наполовину. Алик рассчитывал, что Лучина, как приближенный к мэру человек, все ж был фигурой в маленьком нефтяном городе и мог помочь в будущем из благодарности. Во-вторых, он рассуждал так: «Ну оступился человек, все ж не дурак, будет знать, что над ним нависла угроза увольнения, может, исправится…» Расчеты роились глупые, потому как всякая кошка дождется своей мыши, и добровольной добычей стала как обычно услужливость, вежливость, учтивость…

***

Лучина, как только за ним захлопнулась пропитанная морилкой лакированная тяжелая дверь кабинета мэра, упал на колени, хотя был в отглаженном добротном костюме, и так, стоя на коленях, направился к градоначальнику. В глазах Лучины появилось страдательное выражение, какое бывает у огарков свечей, когда с них ручейком стекает плавящийся воск. Ручки энергично ходили вдоль тела, как поршни. Брюки мягко шуршали, касаясь пола, но их шорох заглушался быстрыми стуками коленей Лучины. Боль от ударов о паркет снимало воодушевление.

– Виноват, ей богу виноват, – на ходу тараторила Лучинина голова, проплывая над поверхностью административного стола, словно срезанная. – Больше никогда. Что-то нашло на меня…

– Ты что!? – удивился Хамовский, отстраняясь от приближавшегося Лучины. – Сдурел?! Имей самоуважение.

– Какое самоуважение!? – вскричал Лучина и примкнул губами к мэровым ботинкам.

Зазвучало чмокание.

– Только не увольняйте. Докажу. Что угодно, – Лучина поднял голову.

Его губы чернели, как руки кочегара.

«Да! После чистки туфли надо протирать. Обувная кожа ни хрена не впитывает. Этот урод все слизал. Как теперь не думать о себе в божественном смысле? Рука не поднимется его уволить. Оставлю. Страх работоспособность подгоняет», – подумал Хамовский и сказал:

– Вставай, Лучина, клади зад на стул, поговорим.

– Молю, не увольняйте, – всхлипывая, проговорил Лучина, потянулся черными губами к ладони мэра и остановился только тогда, когда эта ладонь стукнула его по лбу.

– Хватит шалить, садись, мать твою, а то действительно уволю…

Лучина сел напротив Хамовского, сердце его взволнованно отсчитывало по два-три удара в секунду, стремясь выскочить из груди, глаза слезливо поблескивали и неотрывно вглядывались в лицо мэру, как у впечатлительных женщин, смотрящих сердцеедную мелодраму, или как у фанатичных прихожан, вглядывающихся в лики святых.