Хор больных детей. Скорбь ноября

Усадьбу освещают очередные вспышки молнии. Помощники шерифа пытаются уложить Херби на носилки, но он рассыпается как сигаретный пепел, когда его схватывают слишком сильно. Ураган, достигнув своей цели, отступает и уходит на задний план. На расстоянии, самодовольно и незыблемо, продолжает грохотать гром.

– Чтобы закончить то, что он не закончил много лет назад.

– Вы знали его?

– Как можете видеть.

Гадкие маленькие глаза Берка полны всякого рода абстракций, пока в его голове пробегают разные варианты: мы с Херби были партнерами, может, у меня есть сеть киллеров, работающих на меня – вот откуда деньги, все эти грабежи магазинов – он хочет поймать меня в ловушку, но понятия не имеет, как это сделать, и решает просто смотреть с подозрением.

– Он пытался убить меня в пойме, когда я был ребенком, – говорю я ему.

– Что? Что за чертовщина. Почему этого нет в наших записях?

– Я никогда никому не рассказывал. Думал, его утащил аллигатор.

Док почесывает мочку уха и переплетает пальцы.

– По крайней мере, часть его. Левую ногу ниже колена.

Голос Берка снова дрожит от возбуждения и перескакивает на более высокую октаву.

– То есть он пришел сюда через двадцать лет, чтобы покончить с вами, вы подрались во дворе, и тут в него ударила молния? Так следует понимать?

Он говорит так, словно должна быть куча иных подробностей, но я не знаю, что еще добавить.

– Да, все было именно так.

– Должно быть, вы чем-то сильно ему досадили. Как только он вернулся с фермы в Анголе, первым делом ринулся вас искать. Надо думать, вы уже в мальчишеском возрасте знали, как создать человеку неприятности и засесть у него в печенках.

– Он детоубийца. Тут много не понадобилось.

– Бьюсь об заклад, что не так.

Мне все это надоедает, и я ловлю себя на том, что начинаю кивать в знак согласия. Боль усиливается, в местах ожогов начинает по-настоящему жечь.

– Ты совсем бледный, Томас, – говорит Доди. – Я думаю, тебе сейчас лучше поспать.

Она опять мажет мне грудь, и под ее руками я таю.

На ней до сих пор только моя футболка и кружевные трусики. Раскачивая бедрами, она убегает на кухню и возвращается со стаканом воды и пятью таблетками аспирина. Я проглатываю все пять, но влить в себя больше одного глотка воды не получается.

– Бога ради, девушка, – рявкает Берк, – оденьте на себя что-нибудь. Неприлично расхаживать в чем мать родила. Вас что, не научили себя вести?

– А как же, учили, – говорит Доди.

– У меня есть еще несколько вопросов, – обращается он ко мне.

– Валяйте, – отвечаю я. – Только не спрашивайте ничего про уксус.

– Уксус? При чем тут уксус? Док, похоже, у него мозги прожарились как мамалыга с яйцами. Притом что он и так не был слишком мозговитым.

Но доку нравилось смотреть на Доди, и теперь его злит, что Берк отослал ее и заставил одеться. В одной руке Дженкинс держит черную сумку, а другой размахивает так, словно не прочь огреть ею шерифа по голове.

Помощники шерифа наконец закинули Херби в докторский фургон. Им пришлось молотком разбивать затвердевшую землю, чтобы вытащить оттуда костыли. Херби Джонстон почти полностью выкипел изнутри. По сути, он превратился в уголь, но, к моему удивлению, лицо не очень сильно затронуто, так что я еще в состоянии его узнать. Губы исчезли, так что улыбка его стала еще шире.

– Похоже, нашему доброму Господу было что сказать об этом старикане, – говорит Берк, и мне слышно, как в его голосе начинает клокотать смех. Вглядываюсь в его глаза и слушаю, как тикают часы, отсчитывая секунды – раз, два, три… Берк прилаживает на лицо подходящую случаю улыбочку и на пятой секунде наконец открывает вторую карту:

– И о вас тоже.

Его ухмылка не сильно отличается от ухмылки Херби Джонстона, что заставляет меня думать о счете поражений, цене недостатков и о том, где может находиться ветчина, если она и вправду в доме.

В НОЧНОМ КОШМАРЕ моей матери ее вроде как убивают.

Все начинается с запаха застоялого дыма и прокисшего пива. Она пьет текилу у Лидбеттера, а мужчины разыгрывают в дартс право повести ее на парковку. Звериные головы смотрят сверху на мою маму, и она несколько раз за вечер громко разговаривает с ними, смеется и влезает на высокий барный стул, так что может дотянуться и поцеловать чучела в их пыльные рыла.

Парень по имени Вилли царапает на доске двадцатку и не спускает с нее налитых кровью глаз. На лице у него написана вся жизнь, до малейших деталей. Мысли, которые гремят и лязгают в его беспорядочном мозгу, прочесть легко. Он работает на фабрике и страстно хочет выместить свою зависть и неудовлетворенность на жене босса. Вилли хватает мою мать за руку и тащит ее в машину, подбрасывает, а потом ловит, чтобы поцеловать. Ловкостью Вилли не отличается.