Хор больных детей. Скорбь ноября

Он возится с ее блузкой и нечаянно отрывает пуговицу, которая остается лежать на приборной панели. Хрипло стонет, как зверюга, которую запинали чуть ли не до смерти, – а он такой, по сути, и есть. Пытается удовлетвориться с помощью ее ноги, но мешает коробка передач, и через какое-то время он начинает тереться о коробку, вряд ли замечая разницу. Вилли из тех, кто идет по одной колее, не сворачивая. Лунный свет струится через пассажирское окно и окутывает мою мать ртутным серебром.

Она смеется под губами Вилли. Этот ужасный противоестественный звук леденит Вилли позвоночник и заставляет его отступить. Он глядит на нее вытаращив глаза – такая красивая, и такой неподходящий шум выходит из горла. Может, ее тошнит. Он не совсем бесчувственная скотина, этот наш Вилли. Он гладит ее по руке как хорошего друга и пытается подтолкнуть к дверце, чтобы она не испортила коврики.

Ему, конечно, и впрямь нужно засунуть в кого-то, но теперь он думает о том, как это выглядит. Его уже трижды штрафовали на работе, и, может, с финансовой точки зрения будет на редкость глупо, если его застукают с женой шефа. Неудивительно, что все ребята выдохнули с облегчением, когда не выиграли проклятую игру в дартс. У Линнигама и Тайрела определенно было по девятнадцать очков.

А что, если она закричит об изнасиловании? Его член бежит в укрытие и падает на бедро. Он думает о вещественных доказательствах и оглядывается. Черт, пуговица, куда она подевалась? Мать все еще тихо смеется, но, по крайней мере, ее не тошнит.

– Эй, слушай, – говорит Вилли, – думаю, у нас тут может быть, эм, недопонимание.

Он проклинает доску для дартса, которую ему подарила на Рождество жена и которая висит у него в гараже. Он каждый вечер тренировался там по два часа, отрабатывая правильное движение запястья. Чертова сука, почему нельзя было подарить новые гаечные ключи, как он просил? Но, блин, нет.

Широколобые сцинки носятся по сточной канаве. Моя мать теперь клонится вперед, завораживающе и соблазнительно. От ее прерывистого дыхания он опять возбуждается. Она дышит очень часто. Окна запотели, а по лобовому стеклу стекают капли конденсата.

Мигающая неоновая реклама пива светится сквозь дымку. Руки у нее вытянуты, одни ногти да тонкие кости, и Вилли готов завыть, не то от вожделения, не то от страха. Она все хихикает, тише и тише, да бормочет что-то про себя – женщина, страдающая от глубокой боли. Вилли не может разобрать слова, но, поскольку она говорит что-то, он решает, что надо присоединиться к разговору и посмотреть, что будет.

– Ты такая хорошенькая, ну, просто очень, я всегда тебя хотел, хотя знаешь, как все мы. А что еще делать, правда? Это же естественно, что мы так смотрим. Я уверен, ты не обижаешься на нас, правда? Но послушай – для такой женщины, как ты, небезопасно ходить в такие места, так поздно ночью, сверкая ножками и тряся сиськами. Тебе нужна поддержка, я думаю. Моя жена, у нее бюстгальтеры такие заостренные, похожи на торпеды, все из проволоки, там дойки даже не шелохнутся, не обвиснут ни разу. А тут ты, лезешь за барную стойку и целуешься с этими чучелами, и все такое. По городу могут пойти разговоры. Может, лучше отказаться от таких занятий, по крайней мере, так близко от дома.

Ей вроде как нравится звук его голоса, и она закрывает глаза, чтобы послушать его излияния. Вилли говорит еще какое-то время, порой запинаясь, потому что не уверен, как будет развиваться эта идиотская ситуация. Если кто-то из парней смотрит, может, стоит послать сигнал, написать что-то на запотевшем стекле: «ЭЙ, Я ТУТ ВЛИП, ПОМОГИТЕ, БЛИН, ВЫБРАТЬСЯ», – но придется писать буквы зеркально, и он все равно не уверен, сколько там из ребят умеют читать.

На блузке расстегнута еще одна пуговица, а юбка опущена почти до середины бедер. Рот выглядит серым в тусклом свете, с примесью неонового малинового цвета каждые несколько секунд, когда мигает реклама. Губы становятся все влажнее, и кончик языка слегка показывается наружу.

Вилли решает просто довести дело до конца. После того как жена за два с половиной года родила троих детей, она не особенно занята мужем, а старшего кладет в постель между собой и Вилли, словно измазанный шоколадом и говном буфер. Будто этого недостаточно, Вилли больше не дают смотреть телевизор.

Когда жена не смотрит сериалы или ток-шоу, ребенок намертво прирастает к ковру в шести дюймах от экрана, каждые десять секунд переключая каналы на пульте. Это сводит Вилли с ума, и он идет в гараж, где кидает дартс, пока не почувствует, что капилляры в недрах сердца вот-вот готовы разорваться. Его брат Джексон был всего на три года старше, а уже умер от инфаркта миокарда. Джексон получил в подарок на Рождество беговую дорожку, пошел и купил себе теплый спортивный костюм, новые кроссовки, спортивные повязки, бутылку для воды и наушники, чтобы слушать саундтрек к «Огненным колесницам», сделал одиннадцать шагов на дорожке и упал мертвым. С тех пор как Вилли увидел своего брата в гробу с накрашенными розовыми щеками, он просто отсчитывает дни до того, как настанет его очередь.