Хор больных детей. Скорбь ноября

Моя мать кладет ладонь на грудь Вилли и слегка давит, жестом «давай свалим отсюда», словно они – давние друзья. Только через минуту он замечает на ее щеках слезы, хотя она даже не всхлипывает. Это снова возвращает его к мыслям о копах и пакете с травкой, который он запихнул под заднее сиденье. Он удивляется, почему не подумал обо всем этом раньше, почему не дал задний ход, когда увидел, как она уткнулась в мертвую кабанью голову. Он должен был еще тогда все понять, но ведь у него это вечно не получается.

Вилли совершает новую попытку, не зная, что делать дальше. Он хочет просто покончить с этим и пойти за пивом, не дожидаясь, пока помощники шерифа вытащат его отсюда за лодыжки.

– Эх, видишь, если хочешь знать правду, работа меня малехо унижает. Нет, ничего такого против твоего мужа, а мой дом – это просто жуть какая-то: шум, гам, все орут и по полу рассыпан конфетный склад, а дети, господи боже мой, – она не умеет их кормить, половина еды у них в волосах застревает. Поэтому, знаешь, мне нужно смотреть на кого-то вроде тебя. Поэтому парни на тебя пялятся, потому что ты такая красивая. Вот, а ты сюда приходишь, сидишь за стойкой и все такое. Вот почему я хочу секса. С тобой. Потому что ты особенная.

Она, даже не дав себе труда запахнуть блузку, поворачивается на сиденье, чтобы открыть пассажирскую дверь. Вилли уже почти протянул руку, чтобы остановить ее, но опять ему помешала коробка передач, и теперь коробка занимает его больше. В лунном свете она сияет так ярко, что Вилли приходится отводить глаза. Она закрывает дверь пикапа и идет по парковке Лидбеттера к зарослям, а Вилли с облегчением фыркает и решает, что расскажет приятелям, что довел дело с женой босса до конца. Ему не придется выдумывать лишние подробности, потому что ему все равно не поверят, все раньше точно так же потерпели неудачу.

Моя мать смотрит вниз и узнает пару сапог.

Я тоже их узнаю. Это сапоги моего отца.

И руки на ее шее, которые вначале нежно гладят, а потом сжимают, тоже принадлежат отцу.

СТАРУХА КАКИМ-ТО ОБРАЗОМ пробралась в дом опять. Я просыпаюсь в своей спальне – в спальне моих братьев, – а она стоит рядом, уставившись на слова на стене.

Снаружи еще темно. Во время чтения она шевелит беззубым ртом, выщипывает длинные волоски на подбородке, наклоняет голову и повторяет про себя фразы. Слова тщательно вырезаны по штукатурке старомодным ключом, который остался торчать под последней буквой. Старуха покрякивает и водит костлявым пальцем по бороздкам и изгибам.

– Вы видите здесь смысл? – спрашиваю я.

Она делает вдох – звук при этом такой, словно воздух никогда не перестанет клокотать в ее груди, – и еле шелестит хриплым потрескивающим голосом:

– Конечно, нет. Надо быть не в себе, чтобы видеть смысл в этих глупостях.

Она продолжает глотать и переваривать слова:

– Что это значит? Что за подкорка?

Я сажусь, и от боли там, где сошла кожа, чуть не прикусываю язык. Требуется несколько секунд, чтобы боль утихла и мое зрение прояснилось. Простыни покрыты грязью и копотью, но крови не так много. Откидываюсь на спинку кровати и закуриваю сигарету.

– Нервы в глубине мозга.

– Ну, думаю, мальчики как раз из тех, кто может говорить о таких вещах. Где они?

– Не знаю, – отвечаю я, изо всех сил стараясь не шипеть от злости.

– И как они?

– Без понятия.

– Скучаешь по ним?

Это стандартный обычный вопрос, и, наверное, его обыденность возвращает меня к реальности. Я не думал об этом в таких выражениях. Скучать по ним подразумевает любить или хотя бы испытывать привязанность, а мы за гранью этого, будучи кровными родственниками. Она знает это, но проверяет меня. Мы еще далеки от того, чтобы добраться до сути дела, если вообще туда доберемся.

– Где девочка, Кутс?

– Наверху. Расстроена тем, что братья уехали.

– Дай-ка мне подымить.

Я протягиваю ей сигарету и даю прикурить. Она глубоко вдыхает и кажется, будто эоны, которые износили ее сморщенную оболочку, исчезают. Она вновь молодая и утонченная девушка; курит изящно, как знатная леди. Танцует с моим прадедушкой и смеется над его слабыми попытками завязать романтические отношения. Представляю себе, как она шаркает по комнате, с нее слетают ошметки и лохмотья, и через два шага не остается ничего, кроме горстки тряпок.

Обереги и колокольца, вшитые в ее грязную одежду, звенят по всему дому и раздаются в голове, как и мои растрепанные чувства.

Она немного смущенно садится на краешек кровати. Гнездо из простыней и одеял на полу в углу выглядит так, словно в него собирались отложить огромные яйца.

– Похоже, у тебя выдалась тяжеленькая ночь, – говорит она, показывая на мои раны. – Это буря проделала такое?

Ответ мне приходится обдумать:

– Прежде всего, это проделал убийца по имени Херби, который чувствовал потребность вернуться сюда, в пойму. Поскольку он когда-то выжил, сломав спину аллигатору, в болотах считал себя непобедимым. Но его прикончила молния.

– Правда? – переспрашивает старуха, выпуская дым тонкой струйкой. – Хм, у тебя редкое везение – больше, чем у всех, кого я знала. Еще больше призраков и загадок.