Хоразинские рассказы [компиляция]

— Сначала он всучил мне шоколадный батончик. Я его взяла. Потом деньги. Двадцать баксов. Не так уж много здесь можно купить. В любом случае, я пообещала показать ему кое-что крутое. Корреспондент оказался достаточно туп, чтобы последовать за мной вниз, а, когда впервые увидел Иной Народец, то не завопил и не удрал. Он сказал: «Охренеть, что такое» и попытался снять их фотоаппаратом, но только отпугнул вспышкой. Он даже полез в яму вслед за мной. Я спустилась первой. Я сказала ему, будто хочу убедиться, что всё в порядке, но на самом деле затем, чтобы потереть руками и ногами по грязи, наплевать туда и даже посикать, чтобы там пахло, как от меня и Иной Народец не стал бы туда спускаться. Потом я позвала корреспондента. У него нашёлся маленький фонарик. Я велела выключить свет, потому что действительно крутые вещи могли явиться лишь в полной темноте. Вот болван. На это он тоже повёлся. Даже не заметил, что я ускользнула и выбираюсь из ямы, пока мне уже почти не удалось вылезти. Тогда он меня обложил и попытался подняться следом, но Иной Народец выпустил меня и не выпустил его. Они закишели над выходом и начали плести паутину. Она вылетала у них из ртов.

— Значит, это ты бросила его там?

— Ну да. Он вроде как шпион. Я поймала шпиона. И вправду тупой шпион. Он довольно долго бушевал, но, когда успокоился, я сказала ему, что в этой яме и в самом деле есть кое-что крутое — это он сам. Разве не забавно?

— Ну, наверное. (Насчёт этого я не был уверен).

Зенобия по-настоящему неприятно захохотала. Её даже согнуло от смеха. Потом она принялась приплясывать на листве под висящими костями, хлопать в ладоши и верещать голосом маленькой девочки: — Можно, мы его оставим? А? А? Можно?

— Может, нам следует рассказать родителям или старейшине Аврааму?

Зенобия зажала мне рот рукой и строго произнесла: — Знаешь, Авель, молчи-ка о нём. Это только наш секрет, твой и мой. Не рассказывай никому больше. Никто больше не должен об этом узнать.

— Тогда, видимо, мы его оставим.

— Угу.

— Что с ним может случится?

Она пожала плечами. — Если он попытается сбежать, думаю, Иной Народец его слопает. А если останется там, где сейчас, то всё будет в порядке.

Поэтому остаток лета и осень корреспондент просидел в яме и, хотя, по-моему, с такой оценкой он бы не согласился, содержался не так уж плохо.

Той первой ночью, когда мы с Зенобией вернулись из Ложбинного Края, мозги у меня работали на износ. Несколько часов я провалялся без сна, пытаясь сделать выводы из того, что видел сам и что сделала Зенобия. Этот человек, Лестер Николс, был чужаком. Раньше, за всю свою жизнь, я встречал лишь одного-единственного чужака. Несколько лет назад у нас была учительница, которая выдержала не очень долго, хоть и казалась покладистой, а потом она исчезла и никто больше о ней не упоминал, хотя её машина так и осталась ржаветь в поле, а коробки с заказанными ей журналами «National Geographic» до сих пор лежат в школе и все дети пролистали их до конца. Вдобавок Брат Азраил иногда показывал нам кино. Так что мы знали о мире снаружи, весьма отличающемся от Хоразина. Он был обречённым. Он был преходящим. Он сгинет, когда Земля подвергнется очищению, но оттуда и явился Лестер Николс, поэтому меня до сих пор невероятно влекли отличия и необычность того мира. Мне подумалось, что держать корреспондента из «Скрантонского Вечернего Часового» в месте, где мы можем поговорить с ним, как только пожелаем — это, как выражалась Зенобия, реально круто.

Думаю, для Зенобии он был, скорее, вроде домашней зверюшки, которую притащили из ручья домой и посадили в аквариум. Пока это головастик, он плавает туда-сюда, ест рыбий корм и какое-то время никаких проблем, но всё не так-то просто. Когда у питомца вырастут лапки и он начнёт превращаться в лягушку, её придётся выпустить, потому что лягушки едят мух, а попробуй-ка наловить их столько, чтобы хватило на прокорм. Нужно научиться считать эту зверюшку самостоятельным живым существом, со своими собственными нуждами. Следует забыть о своей прихоти и отпустить питомца на волю, а то он погибнет.

Но не думаю, чтобы Зенобия заходила настолько далеко. Для неё Лестер Николс был всего лишь игрушкой. К тому же, он ещё и шпион, а шпионов отпускать нельзя.

Была ли она жестокой? Да, пожалуй, была, особенно, когда отправилась повидаться с корреспондентом и сообщила, что позвонила в полицию и морскую пехоту, и они явятся ему на выручку.

Когда мы пришли к нему в следующий раз, наверное, через неделю, он язвительно поинтересовался: — Ну и что случилось с морскими пехотинцами?

— Прости, — ответила Зенобия. — У них не получилось. Они отправились на войну во Вьетнам и там их всех поубивало.

— Да клятая Вьетнамская война уже давным-давно кончилась.

Зенобия просто смеялась и смеялась, а корреспондент кричал и ругался, а потом заплакал. Наверное, он был довольно глуповат. По-моему, он вправду на что-то надеялся и думал, что морские пехотинцы его спасут.