Хороши в постели

Я тащилась по лестнице, держа ворох субботней почты, как вдруг прямо перед дверью увидела его. Он постепенно появлялся перед глазами по мере моего подъема. Потертые второсортные кроссовки… потом разномастные спортивные носки… затем волосатые загорелые ноги. Спортивные штаны, старая университетская футболка, козлиная бородка, светлый хвост и, наконец, лицо.

Дамы и господа, прямиком из-под мисс Скрипучие Пружины, Брюс Губерман.

– Кэнни?

У меня возникло странное ощущение, что сердце одновременно пытается и рухнуть в пятки, и выскочить от счастья из груди. Или просто меня еще сильнее затошнило.

– Слушай, – неловко сказал Брюс, – я… кхм, прошу прощения за прошлую ночь.

– Не за что извиняться, – беззаботно отмахнулась я, протискиваясь мимо него и отпирая дверь. – Какими судьбами?

Брюс прошел внутрь, не отрывая взгляда от шнурков и держа руки в карманах.

– Вообще-то я еду в Балтимор…

– Рада за тебя, – сказала я, строго глядя на Нифкина в надежде, что это удержит его от прыжка к Брюсу – хвост уже вилял с утроенной силой.

– Я хотел поговорить.

– Рада за себя.

– Я хотел сказать до того, как ты прочтешь об этом.

О, потрясающе. То есть я должна пережить, а потом еще и прочитать?!

– Где читать?

– В «Мокси».

– Вообще-то «Мокси» не стоит в первых строках моего списка для чтения, – сообщила я ему. – Я уже знаю, как делать хороший минет, если ты помнишь.

Брюс глубоко вздохнул, и я уже знала, понимала, что сейчас произойдет. Это как чувствуешь изменения в воздухе и точно знаешь, что будет буря.

– Я хотел сказать, что кое с кем встречаюсь.

– О, неужели? То есть вчера ты не сам с собой шушукался?

Брюс не засмеялся.

– Как ее зовут?

– Кэнни, – мягко попытался он меня осадить.

– Я отказываюсь верить, что ты нашел вторую девушку по имени Кэнни. Давай, говори. Возраст? Ранг? Номер? – шутливо спросила я, слыша собственный голос словно издалека.

– Ей тридцать один… она воспитатель в детском саду. У нее тоже есть собака…

– Какая прелесть, – саркастически перебила я. – Держу пари, у нас еще много общих черт. Дай угадаю… держу пари, у нее есть грудь! И волосы!

– Кэнни…

А потом я выдала единственное, что крутилось в голове:

– Что она окончила?

– Э-э… государственный университет Монклер.

Прекрасно. Старше, беднее, более зависима, менее образованна. Я умирала от желания спросить, не блондинка ли она, чтобы, так сказать, собрать комбо из клише.

– Ты ее любишь? – вместо этого выпалила я.

– Кэнни…

– Неважно. Извини. Я не имею права спрашивать. Прости. – И опять не смогла сдержаться: – Ты рассказал ей обо мне?

Он кивнул:

– Конечно.

– И что ты рассказал? – Я оцепенела от жуткой мысли. – Рассказал о моей матери?!

Брюс снова кивнул, удивленный:

– А что? Что в этом такого?

Я закрыла глаза, пораженная внезапной картиной: они с новой девушкой в широкой теплой постели, Брюс нежно ее обнимает, выбалтывая все мои семейные тайны: «Представляешь, ее мать лесба», – говорит он, и новенькая мудро, профессионально сострадательно кивает, как положено воспитателю детского сада, а сама думает, какой же я должна быть чудилой.

Из спальни послышались булькающие звуки.

– Извини, – бросила я и побежала туда.

Нифкин деловито выблевывал пакетик. Я быстро за ним убрала и вернулась в гостиную. Брюс стоял перед диваном. Не присел, даже не прикоснулся ни к чему. Я по одному его виду могла сказать, как сильно он хочет вернуться в машину с опущенными стеклами и Спрингстином в динамиках… подальше от меня.

– С тобой все хорошо?

Я глубоко вздохнула. Как бы я хотела, чтобы он вернулся. Как бы мне хотелось никогда этого не выслушивать. Чтобы мы никогда не расставались.

– Я в порядке, – ответила я. – И рада за тебя.

Мы помолчали.

– Надеюсь, мы сможем остаться друзьями, – предложил Брюс.

– Не думаю.

– Что ж. – Он сделал паузу, и я поняла, что ему больше нечего мне сказать и он хочет услышать сейчас только одно.

И я не стала ему отказывать.

– Прощай, Брюс. – Я открыла дверь и стояла там, пока он не вышел.

А потом наступил понедельник, и я вернулась на работу, чувствуя одновременно ужасную слабость и полное отупение. Перебирала вещи на столе, без особого энтузиазма пролистывала почту с привычным потоком жалоб от пожилых и злых людей и подборкой резких посланий от поклонников Говарда Стерна, которые были сильно недовольны моим обзором на его недавний выход в эфир. Я прикидывала, можно ли сделать рассылку всем этим семнадцати кадрам, которые обвиняли меня в том, что я уродливая, старая и просто завидую Говарду Стерну, и подписаться «Бабабой», как вдруг ко мне подошла Габби.

– Как все прошло с Макси Как-ее-там?

– Прекрасно, – ответила я, одарив ее нежнейшей улыбкой.

Габби приподняла брови:

– А по слухам, она не давала интервью журналистам печатных изданий. Только для ТВ.

– Не волнуйся.

Но Габби заволновалась. Причем очень сильно. Наверняка планировала подать интервью с Макси главным блюдом в завтрашней колонке – чисто из спортивного интереса меня унизить, – и теперь ей придется переобуваться на ходу. А Габби не очень-то умела переделывать все в последнюю минуту.

– То есть ты… с ней побеседовала?