Хорошие люди. Повествование в портретах

Дождавшись своей очереди, Маша Капустка трудно, бочком влезала на ящик, с которого можно было дотянуться к окошку автолавки, и, волнуясь, сбиваясь и шепелявя, начинала перечислять, что нужно. Продавец Коля понятливо махал рукой, мол, и так знаю. Капустка, утерев губы, смолкала, внимательно глядя внутрь окошка. Потом протягивала зажатые в кулачок деньги, Коля отсчитывал сколько надо, выдавал ей авоську с продуктами. Она не признавала пакетов, всё с авоськой ходила. Капустка слезала на землю и, облегчённо вздохнув, замирала, разглядывая покупки.

– Ну что, Маша, как детки твои? – спрашивали из очереди.

Никаких детей у Капустки отродясь не было, она жила девушкой, одиноко, но деревенские всегда интересовались этими, загадочными для меня, «детками». Может, спрашивали лишь для того, чтобы порадовать убогую?

Капустка улыбалась, моргая, и радостно отвечала:

– А хорошо, хорошо детки. Растут, и там, и тут. Красавцы и красавицы у меня растут!

Потом смущалась своих же слов, опускала глаза: – Пойду я уже?

– Иди, Маш, иди.

И Маша Капустка шла назад, семеня в пыли и на вытянутой руке, на отлёте, держа авоську с продуктами. Зачем она её так держала? Видно, боялась замарать свой наряд.

* * *

Я всегда брала яйца у Анны Сергеевны, а в тот август случился у неё недогляд с курами: наелись чего-то, да так, что нестись перестали.

– Как заколодило всех, ни яичка, – развела руками Анна Сергеевна. – Что ж делать-то… А знаешь, сходи-ка ты к Маше Капустке, у неё куры нонешним летом богато несутся. И себе возьмёшь, и на мою долю тоже.

– К Капустке? – Я растерялась. Знала, что Анна Сергеевна много помогает убогой, то одёжкой, то овощами с огорода. Но к Капустке за яйцами?

– К Капустке, к Капустке, – уверенно подтвердила та. – А что такого?

– Так она же… она… бессмысленная совсем.

– Капустка-то бессмысленная?! – разгневалась вдруг Сергевна. – Дура ты, дура, не знаешь, что болтаешь. Иди давай.

И Анна Сергеевна, сердито развернувшись, пошла в дом, под нос ворча: «Надо же, бессмысленная… Вот, придумают же. Бессмысленная…»

А я пошла к Маше Капустке.

Полдень стоял пасмурный, уже несколько дней лили тёплые дожди, и вся деревня была укутана туском – грустным туманом.

Слободка стоит пониже, к оврагу, так что, выйдя туда, я пошла по склону, сквозь неясное густое марево, совсем медленно. С какого-то участка доносились удары топора, через туман они звучали особенно гулко и дробно. Пахло мокрым, снытью, крапивой.

Шла я медленно ещё и потому, что шла к убогой. При встрече с такими людьми неловко от их болезни, стыдно и их глупостей, и своей к ним жалости. Побаиваешься их чудачеств. Не угадаешь, как вести себя. Так и я опасалась этой встречи.

Дом Капустки последний, у самого спуска в овраг. Задумавшись, я опомнилась только тогда, когда из тумана прямо передо мной встал забор. Я остановилась, поглядела вправо, влево, ища калитку.

И увидела столбик, на который забор опирается. А дальше по забору ещё один, и ещё… Деревенские на такие столбы надевают пустые консервные банки, чтоб дерево на спиле не гнило. На Капусткиных столбиках тоже были банки. Только каждая банка улыбалась. На ней масляной краской рожица была нарисована, с глазами, с ушами. И все улыбались. И все были так похожи на Машу Капустку…

– Улыбаешься на мою охрану? Охрана от обмана! – раздалось из-за забора. – Кто улыбнётся, тот не обманет.

Маша Капустка стояла левее, за калиткой, взявшись за жерди забора, высунувшись и глядя на меня своим вылупленным взглядом из-под красной шапки с помпоном.

– Я, Маша, за яйцами… Анна Сергеевна послала.

– А заходи, заходи. Только я пойду, работу доделаю. А ты входи.

И она, звякнув откинутой щеколдой, ушла вглубь.

Я вошла в калитку. Не было тут ни цветов, ни грядок огородных. Только высокая мокрая трава да сныть, уже осыпавшая свои пушистые белые зонтики. И были тут яблони. Тут было много яблонь.

Яблони поднимались из травы толстыми шершавыми стволами и, ветвясь над головой, распахивали богатые зелёные кроны вширь, укрывая и землю, и человека. Я задрала голову. Вверху, там, кроны запахивались одна на другую, теснились густой листвой, серебристой с исподу, густо-зелёной с лица. С листьев падали в траву капли осевшего тумана. В мокрых кронах глянцевыми боками светились яблоки. Яблоки зелёные, яблоки красные и золотистые яблоки круглились над головой.

В поисках дома я шагнула в туман, в темнеющую под деревьями глубину. И там были всё яблочные деревья, они так и шли по траве, где молодые, тонкие, где кряжистые старики. Вспомнилось: «дом-то – спереди, у забора…» В траву с мягким стуком упало яблоко.

Заглядевшись, я давно миновала дом. Обернулась и увидела Капусткину избушку. Вход был из сада, с большого крыльца, растянувшегося вдоль серой ветхой стены.

Маша Капустка стояла на крыльце, у длинного дощатого стола. Задумчиво подперев щёку ладонью, она смотрела на стол.

– Вот видишь, раскладываю, – обронила она, заметив меня. И снова задумалась.