Хороший братец – мертвый братец

Она замотала головой. Нет, мол, не до того было.

– Ну так сходи поставь. И все дела.

– Подумаю.

Думала она долго. Потом однажды позвонила:

– Можешь завтра к двум часам заскочить? Только не опаздывай.

Я пришла тютелька в тютельку. Полина сидит мрачная, напряженная, почему-то в черном платье. Фимка, как всегда, из аквариума тупо на нас таращится.

– Случилось что-нибудь? – спрашиваю. – В чем вообще дело?

– Увидишь.

Сидим. Ждем. Звонок в дверь. Полина пошла открывать.

Вошли два здоровенных киргиза в синих робах.

– Чего нести?

Полина указала на Фимку, который, шевеля щупальцами, скорчился на дне своего стеклянного жилища. Неужто испугался чужих людей? Или печалился о разлуке? Хотя какая может быть печаль у головоногого! Киргизы подвели под дно аквариума широкие ремни, накинули концы ремней на плечи, поднатужились, приподняли прозрачный гроб с осьминогом и потащили к выходу.

– Ну наконец-то! – воскликнула я.

Полина не откликнулась. Она смотрела вслед Фимке, уплывающему из ее жизни, со странным выражением. Нет, радости я не ожидала, но она, похоже, не чувствовала даже облегчения. Растеряна? Да. Огорчена?! Поверить невозможно. Полина была не просто огорчена, а будто покойника провожала.

Передний носильщик уже скрылся за дверью, задний враскоряку тащился за ним и был уже на пороге, когда Полина вдруг завопила что было мочи:

– Постойте!

Киргизы остановились.

– Несите, несите! – замахала я руками.

Ведомый киргиз неуверенно топтался на месте. Неподъемный аквариум покачивался на постромках.

– Людей пожалей, – сказала я. – Видишь, тяжесть какая. Раньше надо было решать.

– Хозяйка, делать чего?! – крикнул из соседней комнаты передний киргиз.

– Уносите! – приказала я.

– Тащите обратно! – крикнула Полина.

– Э-э-э-э, – неодобрительно крикнул передний. – Пусть одна скажет.

Полина погрозила мне кулаком (клянусь, она бы меня реально ударила, скажи я хоть слово) и скомандовала:

– Назад!

Задний мужик неуклюже развернулся и оказался ведущим, вслед за ним из дверного проема показался второй, они поднесли аквариум к постаменту, поднатужились и поставили его на прежнее место. Полина молча выдала им полную плату. Вряд ли они ушли огорченные.

Я с тяжелым сердцем готовилась к упрекам. Эх, не стоило влезать в чужие отношения! Полина – девушка мстительная, за вмешательство отыграется на мне по полной…

Напрасно боялась. Никогда не видела Полину такой… не знаю, как описать… она будто сбросила с плеч стопудовый груз. Или выздоровела от тяжелой болезни. И голос у нее стал другой, глубокий какой-то. Искренний.

– Мариночка, ты сама видела – я ведь чуть его не лишилась. Решила, дура несчастная, – баста, больше видеть его не могу! А когда увидела, как его от меня уносят, навсегда уносят, сердце защемило, да так, что сил не было терпеть. Словно еще одного хороню. И разом вся злость отступила, как ее не было. Я ведь тогда, еще в прошлой жизни, думала: ну хоть раз промолчал бы, хоть бы раз не огрызнулся, все бы ему простила… Этот ни разу не огрызнулся, а я не понимала, не ценила…

Неизвестно, что об этом думал Фимка. Во всяком случае, не возражал. Пучился, как всегда, и шевелил щупальцами.

А я что? То ли смеяться, то ли умиляться такому обороту. Зажила с тех пор моя подруга со своим прошедшим реновацию супругом в любви и согласии. Попугая она отдала моему Митьке, но ухаживать за птицей пришлось, естественно, сами понимаете кому. Малолетний спиногрыз ничем, кроме телефона и компьютера, не интересуется.

Молельная вновь превратилась в супружескую спальню. Полина поставила в ней кушетку и перенесла туда большой плазменный телевизор. По вечерам они вместе смотрят душещипательные сериалы с хорошим концом, что, думаю, аккомпанирует их семейным отношениям. Полина обнаружила, что Фимка, как и все осьминоги, ведет активный ночной образ жизни. Теперь она часто просыпается по ночам, чтобы пообщаться с бодрствующим супругом и вновь счастливо уснуть. Днем она бросает в аквариум мячики и цветные детские игрушки, чтобы драгоценный Фимочка не скучал, пока она на работе…

Некоторые осуждают Полину и говорят, что баба рехнулась. Я ее понимаю. Есть у меня знакомая бездетная пара, которая своего песика считает сыночком. Вроде как всерьез… Ну ладно, скажем так: они реально относятся к кобельку как к своему ребенку и называют его сынулей. Вот я и спрашиваю – почему приравнивать собаку к человеческому дитяти простительно и даже трогательно, а считать осьминога мужем зазорно? Чем одна иллюзия лучше другой?

А разве я сама не жила с иллюзией? Ванька, мой бывший, представлялся мне самым замечательным на свете человеком, а в действительности оказался полным уродом. Да таким, что уж лучше бы в осьминога или крокодила превратился – и то было бы легче… Даже вспоминать не хочу. Но шут с ним, проехали и забыли!

А за подругу я рада, раз она счастлива. Вот только наука говорит, век осьминожий недолог.

Мыло