Хосе Рисаль

Так начинается ссылка. Судя по всему, Рисаль воспринимает ее как полную неожиданность. Не к этому он готовился: он хотел принять смерть, дать пример жертвенности соотечественникам, кровью смыть гнусные обвинения. А вместо этого он оказывается в глуши, вдали от друзей, как ему кажется, забытый ими. И он принимает решение жить отшельником, не вмешиваясь ни во что, особенно в политику. Он уже получил удар в Мадриде и тогда же объявил о решении отойти от активной деятельности; в Гонконге его вновь уговорили вернуться к борьбе, а вместо благодарности преподнесли статью в «Ла Солидаридад»; он поехал в Манилу, чтобы смыть грязь со своего имени, и вместо этого — объявил о создании Лиги, то есть снова включился в борьбу. И вот результат: забвение и ссылка. А раз так, пусть его оставят в покое, он больше не откажется от принятого в Мадриде решения, теперь-то его никто не собьет с толку. Он не только не вождь, он уже не участник борьбы. Рисаль как борец против колониального гнета перестает существовать с июля 1892 года. Он даже отказывается обратиться за помощью к влиятельным знакомым в Мадриде (а ведь был же он когда-то вхож к министрам), хотя обратиться к ним советует не кто иной, как сам команданте Карнисеро.

С Карнисеро происходит та же история, что и с Хосе Тавиелем де Андраде в 1887 году. Почтенный команданте проникается симпатией к своему поднадзорному, и они становятся до известной степени друзьями: вместе ходят на охоту, на экскурсии, наконец, команданте предлагает * Рисалю поселиться у него, и они питаются за одним столом. Но и в отдаленном Дапитане полно соглядатаев, получивших инструкцию не спускать глаз со ссыльного. Весть о непозволительной близости между команданте и «флибустьером» летит в Манилу, и оттуда следует приказ о переводе команданте в другое место. В начале 1893 года приезжает новый команданте, Хуан Ситхес, который отказывает Рисалю от дома, но скоро попадает под обаяние ссыльного, и между ними устанавливается в общем благожелательные отношения, хотя и не столь близкие, как при прежнем команданте.

Дружба дружбой, вежливость вежливостью, но Карнисеро остается добросовестным служакой и шлет в Манилу подробнейшие донесения о речах и поведении Рисаля, остающиеся ценнейшими источниками сведений об образе жизни и размышлениях Рисаля во время ссылки. Его сепаратистские идеи тускнеют, и он возвращается к мысли о возможности получения реформ из рук Испании. Вот как Карнисеро излагает (видимо, достаточно точно) содержание своей беседы с Рисалем:

«— Скажите мне, друг Рисаль, какие реформы вы считаете необходимыми в этой стране?

— Что ж, я скажу. Прежде всего дайте стране представительство в кортесах, и тогда многие злоупотребления прекратятся. Проведите секуляризацию, и тогда власть этих господ (то есть монахов. — И. П.), которую они делят с правительством, кончится; передайте приходы, по мере их освобождения, белому духовенству из филиппинцев или испанцев с полуострова. Реорганизуйте управление. Поощряйте начальное образование, освободите его от влияния монахов, повысьте жалованье учителям. Дайте половину мест в администрации филиппинцам, а половину оставьте испанцам. Поднимите мораль чиновников. Откройте коммерческие и технические школы в провинциальных центрах с населением свыше 16 тысяч человек… Вот мои реформы. Если их осуществят, Филиппины будут счастливейшей страной в мире».

Как видим, Рисаль просит весьма умеренных реформ: представительство в кортесах, секуляризация монашеских приходов, реорганизация системы управления, реформа образования. Это как раз те требования, с которых началось все движение пропаганды, в сущности, это программа ассимиляционистов. Более того, Рисаль уже не требует изгнания монахов, с чем никак не согласился бы такой лидер ассимиляционистов, как Марсело дель Пилар.

Разумеется, свидетельству Карнисеро не следует доверять безоглядно, ибо Рисаль мог и не говорить всего своему стражнику. Но он не стал бы говорить неправду кому бы то ни было, даже врагам. Показательно, что и друзья Рисаля по борьбе убеждены, что он сложил оружие, и это действительно так: он отказался от сепаратистских идей. Основания для такого отступления есть — напомним, что Рисаль всегда, даже высказывая самые радикальные суждения, даже призывая к насильственной борьбе, не забывал добавить, что лучше было бы обойтись без нее. Теперь, испытав жесточайшее разочарование, он отступает на этот всегда оставляемый им плацдарм. И на сей раз окончательно — больше мы уже не услышим от него призывов к борьбе. Двойственность, противоречивость, прослеживаемые на протяжении всей его активной деятельности, позволяют, видимо, осуществить отказ от борьбы без большого внутреннего напряжения, ибо он всегда может сказать себе: «Я всегда так говорил», и это правда, хотя говорил он не только «так».

Рисаль как идеолог национально-освободительного движения, как политический вождь перестает существовать, но все сказанное им прежде продолжает жить своей, независимой от него жизнью.