Хождение в Кадис

Кирасу он надел под одежду, взял с собой изрядное количество золотых монет и перед закатом выскользнул из дому. По лиловому небу плыли неестественно синие облака, такие как на картинах предков в столовой. Он всегда думал, будто художники специально выбирали столь густой цвет, чтобы выделить фамильный замок на вершине горы, обязательный фрагмент любого портрета, а вот теперь точно такие же облака плыли над Кадисом.

Сантьяго медленно брел по улицам, освещенным теплым светом угасающего солнца, озирал редеющую толпу и думал о том, что собирается совершить. Предать… да, изменить всему тому, на чем его воспитывали. На мусульманском корабле враждебной державы атаковать католическое судно под флагом Кастилии и Леона!

Но это внешний, очень поверхностный взгляд. Если заглянуть глубже под палубу этого католического корабля и увидеть там Ферди, представить, что с ним там сейчас делают под скрип снастей и вой ветра…

Сантьяго с ожесточением хлопал изо всех сил руками по бедрам и, не обращая внимания на недоумевающие взгляды прохожих, брел дальше по улице.

Бедный Ферди, сердце разрывается! От отчаяния, от невозможности что-либо сделать прямо сейчас, кровь приливала к голове, отдаваясь в висках глухими ударами. Во рту появлялся ее солоноватый вкус, Сантьяго сплевывал розовую слюну и думал, что зов крови сильнее привитых воспитанием принципов.

Чтобы вызволить брата из беды, он готов переступить через веру, отринуть родину и поступиться преданностью августейшим монархам. Беззаконие и несправедливость царили в Испании, сила и подлость правили бал, отстранив веру, честь и чистоту. Бандитов не разгоняют хлыстиком, их догоняют на линейном корабле и берут на абордаж, а первого помощника «Санта-Нинья» и покрывающего содомита капитана безжалостно топят в океане. Если бы можно было по-другому добиться справедливости, он, вне всякого сомнения, так бы и поступил, но, судя по всему, другого пути у него нет.

– Что это с вами? – удивился Хайме Родригес, увидев изрядно расширившегося Сантьяго. – Для чего вам три пары одежды?

– Кирасу надел. На всякий случай.

– Разумная предусмотрительность, – одобрительно произнес Родригес. – Как только стемнеет, выходим за ворота. Стражники получили свое и нас просто не заметят. Идите за мной на расстоянии десяти шагов, если что, мы не знакомы.

Сантьяго кивнул, и Родригес продолжил:

– За воротами нас ждет повозка и охрана. Ничему не удивляйтесь и ни о чем не спрашивайте. Дорога до встречи с тем человеком длинная, на место мы прибудем к середине ночи. Постарайтесь просто молчать, если что-либо понадобится, я сам к вам обращусь.

Сантьяго снова кивнул, отметив про себя повторение слова «просто». Падре Джеронимо учил выделять повторяющиеся слова, они отражают то, о чем думает человек. Видимо, для еврея эта ночная поездка была привычным, простым делом.

Все произошло именно так, как описал Родригес. При виде его два грозных стражника у запертых на огромный засов Земляных ворот вдруг наклонились и принялись поправлять сапоги, а третий, приоткрыв калитку, полностью скрылся за ней. Не успели Сантьяго и еврей перебраться на другую сторону ворот, как калитка затворилась, проскрипела щеколда, и эта часть Кадиса вновь оказалась под надежной защитой.

Вдоль стены вилась дорога, ведущая к морю. На ней, освещенная луной, стояла крепкая повозка. Кучер, в низко надвинутом клобуке, оставлявшем лицо в тени, с трудом удерживал сытого вороного жеребца, двое молодцов лихой наружности с мечами у поясов охраняли повозку сзади. Родригес быстро взобрался в повозку, остальные последовали его примеру, и застоявшийся жеребец резво взял с места.

Сантьяго посматривал то на проплывающую мимо блестевшую в лунном свете крепостную стену, то на черную тень, которую она отбрасывала в сухой ров, почти примыкавший к дороге, то на мерно перекатывающиеся под искрящейся шкурой мышцы жеребца. Несмотря на весь ужас положения человека, спешащего предавать родину и веру, Сантьяго был заворожен красотой ночного пейзажа. Юноша никогда не бывал в этом месте, а тем более в такое время, копыта жеребца мерно отбивали ритм по дороге, пересвистывались невидимые в темноте птицы, ночной бриз приносил с материка ароматы далеких лугов. Он вдруг окунулся в покой и непонятный уют; далекое стало казаться близким, чужое – понятным, а трудное – доступным и простым.

Наваждение закончилось весьма прозаическим образом: жеребец поднял хвост, громко выпустил газы, ароматные куски повалились под колеса повозки, и облако вони немедленно вернуло Сантьяго к прежнему состоянию напряженного беспокойства.

Сияющая серебром полоса моря приближалась с каждым оборотом колес повозки, и вскоре справа показались Мусорные ворота. Сантьяго успел их хорошо рассмотреть тем утром, когда он в одном нижнем белье стучал в калитку, требуя пустить его в город, а из-за калитки доносились грубые шутки и безжалостные насмешки стражников.