Хождение в Похъёлу

Вот теперь, похоже, всё действительно было кончено…

И тут лес вдруг наполнился неведомым гулом. По земле побежала дрожь. С нижних ветвей стал осыпаться снег. Казалось, гудел, ревел и дрожал весь воздух, словно сам Средний мир начал рушиться, будто Тайко, теряя упорядоченность и лад, начала прорываться наружу, круша и ломая и воздух, и землю, и всё сущее в них и на них.

И юхти, и люди замерли, разжав смертельную хватку и высвобождая друг друга. Перед лицом того неведомого, что на них надвигалось, их схватка не имела ни значения, ни смысла. Юхти первыми уловили направление, откуда исходил шум. Они задрали головы кверху, повернули свои уродливые морды в противоположную от реки сторону. Их куцые уши встали торчком. Медленно поднимавшиеся с земли охотники тоже оборотили лица к источнику звуков.

А оттуда уже доносился треск ломаемого сухостоя. Снег с деревьев посыпался гуще и затмил всё видимое пространство со стороны накатывающей какофонии звуков. И юхти дрогнули.

Вздыбив шерсть на загривках, припадая на передние лапы, они попятились прочь. Охотники, распахнув глаза, замерли на месте, точно приросши ко вспаханной во время борьбы с юхти земле. А то, что надвигалось к ним, было теперь совсем рядом. Сквозь взвихрённые клубы снега начали проступать огромные неясные тени, а гул стал просто неимоверным.

Атхо и Алмори посмотрели друг на друга, немо прощаясь, готовые к чему угодно, но только не к продолжению жизни.

Белая пелена оседала. Расплывчатые тени начали приобретать формы, проступил передний ряд древесных стволов. Шум удвоился. Алмори и Атхо ниже пригнулись к земле.

А тени подплывали всё ближе и ближе. Ещё мгновение, и они достигнут прогалины и двух обмерших, ни живых ни мёртвых людей. Ближний еловый подлесок задрожал, застонал и… На окутанную потёмками полянку один за одним начали выходить трубящие поднятыми вверх хоботами суури…

Каукиварри, похрамывая, шёл впереди. Ногам легко и приятно было ступать по влажной земле. Тропа сделалась заметно шире, что свидетельствовало о близости человеческого жилья: теперь по ней смогли бы пройти бок обок двое. Тут и там можно было увидеть множество отпечатков обутых и босых ног. В сторону реки то и дело отходили ответвления тропы. Промеж еловых стволов и стеблей пучки проглядывали утоптанные площадки и стоящие на них кувасы — временные пристанища рыболовов. Пойкко заглядывал на некоторые стоянки и с любопытством осматривал развешанные сети и иную снасть. Потом догонял исавори, и они неспешно шли дальше.

На тропе и вдоль неё попадались брошенные за ненадобностью кусочки кожи, изношенные до дыр пэйги или обломки скребков и каменных наконечников. Иногда они проходили мимо прятавшихся в траве низкорослых куванпылов — маленькие болванчики выглядывали из пышной зелени и, не мигая, всматривались в путников пустыми провалами глазниц. В таких местах Каукиварри с внуком замедляли шаги и шептали приличествующие слова почтения к охранителям Сууто. Отныне можно было без опаски следовать через лес: владения Л’ёкко закончились, началась земля, уже несколько поколений принадлежащая Сууто. Здесь за каждым кустом и деревом, за каждой животной тварью надзирали бессмертные души предков, навеки привязав людей к бурой лесной земле, сделав их с нею единым целым.

Сбегав по узкой тропке к крутому берегу реки, Пойкко вернулся с известием, что видел проходившую вверх по течению лодку. Находившиеся в ней люди его не заметили, а мальчик окликать их не стал. Дед кивнул.

— Скоро стойбище, — уверенно сказал он. — Теперь обязательно набредём на кого-нибудь.

Чем ближе они подходили к стойбищу, тем сильнее повсюду чувствовалось присутствие человека. От основной тропы расходились уже не узкие тропки, а широкие рукава. На развилках, чтобы не сбиться с пути, Каукиварри и его внуку приходилось всматриваться в сделанные из воткнутых в землю палочек знаки-указатели. На деревьях с раздвоенной вершиной висели, покачиваясь на плетёных шнурах, берестяные туеса для подношений, которыми женщины пытались выпросить у Праматери сыновей[26].

Кое-где, по большей части со стороны реки, попадались места поминовения умерших — торчащие ивовые прутья с подвязанными к ним полосками бересты с нанесёнными на них письменами или каплями жертвенной крови, — места гибели рыбаков и охотников. При желании, развернув и осмотрев берестяные полоски, можно было узнать и то, как погиб человек. Но ни Пойкко, ни Каукиварри делать этого не собирались из опасения обидеть умершего, да ещё и принадлежащего к чужому роду. На повороте, где тропа огибала группу кряжистых кедров, они слегка задержались. Каждый проходящий здесь должен был оставить подношение — прямо у корней одного из кедров было воткнуто множество шестов, унизанных свернувшимися полосками бересты. Это были дары проходящих хозяевам местности. Каукиварри развязал заплечный мешок и достал из него пару заранее заготовленных белых лент с нанесёнными на них знаками. Они закрепили их на шесте, который показался посвободнее, заранее поблагодарили духов и побрели дальше.