Хождение за два-три моря

Чах-чах-чах… Навигационная обстановка Дона порождает неодолимую, чумацкую лень. От буя к бую идет яхта. Не нужно ни корректировать курс, ни ловить ветер. Поймаешь дремотным взглядом очередной буй — и следи, как он выныривает из речного сияния то слева, то справа от бушприта. Потом, обретя солидные размеры, буй проплывает вдоль борта. На нем номер: 3086. Следующим будет буй 3085, на него и держи. Бог знает, что это за цифры — может, километры? Но думать лень. Солнце нагрело плечи, ключицы пахнут жженой пластмассой. Накинуть рубашку тоже лень…

Некоторое оживление вносят встречные суда. Взбивая мелкую водяную пыль, лихо раскорячив подпорки крыльев, проносятся серебристые водомерки — «Вихри» и «Кометы». Изредка над кронами деревьев появляется белоснежная грановитая палата с антеннами. Это — палубная надстройка очередного «Волгобалта». За кормой вздымается горб, с которого судно как бы непрерывно съезжает. «Гагарин» почтительно шарахается. Стандартный теплоход типа «Река — море» здесь, на узком донском фарватере, подавляет величием.

Зато совсем домашний, уютный вид у стареньких, ржавеньких, нагруженных песком барж. Корму подпирает тупорылый буксир. Иногда, скорбно пыхтя, буксир толкает сразу несколько барж. На палубах сохнет белье, ходят бабы, замотанные в белые платки.

— Деревня плывет! — восхищался Данилыч. — К такой прицепиться — горя бы не знали.

Мы были не против стать на буксир, но первая оказия случилась только в середине дня…

— Ребята!! — заорал Данилыч. — Гей, на барже! Возьмите на буксир. Не обидим!

— У нас мотор испортился! — лживо вторил я.

— Привет из Одессы!!! Ура-а-а! — вопил Даня, не покидая каюты. Текст криков роли не играл: рев двух моторов начисто убирал из речи смысловую нагрузку.

Как с помощью жестов изобразить желание стать на буксир? Данилыч разрешил эту проблему просто. Он попеременно поднимал над головой то кормовой конец с петлей, то бутылку водки. Казалось, капитан одновременно хочет выпить и повеситься и не знает, с чего начать.

Но речники — люди сообразительные. На мостике толкача показался крупный, голый по пояс мужчина. Он лаконично махнул рукой, указывая место у правого борта.

Суда звонко «поцеловались», сжав кранцы, и пошли рядом.

Ух-ух-ух… Яхта, примостившаяся под буксирным боком, напоминает кисейную барышню об руку с деревенским кузнецом. Ухажер что-то рокочет раскатистым басом, а дама семенит рядом, изредка вздрагивая от его шуток.

— Можно? — Капитан буксира нанес нам визит. — Будем знакомы, Алексей.

— Очень приятно… Накрывайте стол, ребята.

На палубе «Гагарина» стало тесно. Алексей был молод, но широк и грузен, как Тарас Бульба. Спускаясь по трапу для осмотра каюты, он застрял плечами в люке.

Мы с Сергеем переглянулись. Опять пробуждалась психология туриста, в представлении которого вся Сибирь должна есть пельмени и за что-то бить белку в глаз. Сейчас перед нами был потомок казаков, степняк, наследник разбойного и вольного духа Войска Донского. Перед внутренним взором замелькали нагайки, шашки и лампасы. В памяти почему-то всплыли непонятное слово «ясак» и фраза «его благородие хорунжий приказали в капусту порубать».

Сели за стол. Данилыч весьма кстати вспомнил, что сегодня день Военно-Морского Флота. Выпили. Алексей охотно рассказал, что по Дону ходит пятый год, раньше служил на Дальнем Востоке.

Я почувствовал себя обманутым. Где местный говор, шипящие «язви тя в душу»? Алексей говорил правильным, усредненным языком радиодиктора. Я тщетно пытался уловить «нечто ястребиное» в его «воинственном смуглом лице»: лицо было самое обыкновенное, потное, несколько тяжелое.

— Простите, Алексей, а вы местный? Из станичников? — осторожно спросил Сергей. Казак усмехнулся:

— Вроде того. Наши сюда после войны перебрались.

В поиске казацкого колорита я решил, что речь идет о второй русско-турецкой войне. Не все запорожцы после разорения Сечи ушли за Дунай; часть была переселена на реку Ею, потом на Кубань, и составила основу Кубанского войска. Может быть, Алексей из них?

Но когда говорят «после войны», всегда имеют в виду последнюю войну.

— Отец погиб, — рассказывал капитан буксира, — у матери дома никого, а тут, под Ростовом, кое-какая родня. Вот и переехали.

Мне стало стыдно. Что я ждал — дешевой опереточной экзотики? На Алексее были мешковатые рабочие штаны. Без лампасов.

II

Гость ушел. После обеда время замедляет свой бег. Ух-ух-ух… Хорошо идти на буксире. Решительно ничего не делаешь и вместе с тем приближаешься к цели. Это и есть рай: оправданное безделье. Ух-ух-ух…

Бесконечно тянутся мимо нас берега. Правый холмист, обрывист. Водораздел здесь проходит вплотную к реке. Много суходолов — выбитых, истощенных земель.

По другую сторону реки яркая, ядовитая зелень у самой воды, часто бурелом, путаница гниющих стволов. Лес береговой, несерьезный. Чувствуется его малая глубина, проникающее присутствие степи за узкой полосой прибрежной зелени. Иногда в самой чаще мелькает лысина песка. И ветер совсем не лесной — сухой, горький, прокаленный над пустыми плитами материка. Лесной пейзаж со степным подтекстом.