Хождение за два-три моря

Лежа на палубе, я не спеша лениво размышлял. У греков, веселых пантеистов, каждый ручей имел свою нимфу. Тем самым за ним признавалось право на индивидуальность. Интересно, как выглядела бы нимфа Дона? И жара, и ветер, и повторяющаяся красота реки, и ритм буксирного баса — за всем угадывается единый замысел, все это вариации на единую тему. Странно — в море о теме моря я не рассуждал. Ух-ух-ух… Хорошо было в море. На Дону тоже неплохо, но жарко. Буксир пыхтит. Тема буксира ведет по теме Дона ржавую тему баржи. Ух-ух-ух… Тема. Тьма. Ма…

— Ребята! Возьмите на буксир! — кричал Данилыч. Я проснулся. Шкипер взывал к небольшой самоходке, которая обгоняла яхту.

— Где Алексей? Мы ведь были уже на буксире!

— Алексей отстал, баржу песком заправляет, — глядя в бинокль, сказал Сергей. — Не выйдет, Данилыч. Там опять женщина.

Капитан в последний раз, безнадежно махнул водкой. Самоходка вильнула к нам, потом выровнялась и увеличила ход.

— Кино, — тоже глядя в бинокль, хихикнул Даня. — Он за руль, и она за руль. Он тянет налево, она направо.

— Третью оказию зевнули, — видя, что я ничего не понимаю, объяснил Сергей. — На Дону, видно, традиция: с женами плавать. Капитан к нам, жена от нас. Разная реакция на вид бутылки.

За то время, что я спал, зной отпустил. Солнце садилось. Река стала похожа на цветную фотографию. Голубой воздух, желтый песок, зеленые листья — краски очистились, утеряли богатство полутонов.

«Гагарин» шел мимо большой станицы. Правый берег был здесь особенно крут, левый порос особенно густым лесом.

В слове «станица» мне всегда чудилось нечто былинное. Станица, стан, становище. Детская мечта о кочевой жизни. Костер, ночное, «утро туманное, утро седое»…

— Мелиховская, — прочел Сергей над ветхой пристанью. — Красиво.

Я вспомнил, как днем искал на казаке Алексее лампасы, покраснел и попытался собраться. Набеги и кочевья — прошлое. В Мелиховской, конечно, создан колхоз. Станичники смотрят передачу «А ну-ка, парни!», посевная прошла успешно, и председателя недавно протянули на райкоме за разбазаривание техники полевого стана.

Но все же станица, надо признать, отличалась от обычной степной деревни. Вольный дух казаков не принимал стандартов. Улиц не было. Двухэтажные усадьбы сбегали по склонам плавных верблюжьих горбов и толпились у реки в беспорядке, как табун, пригнанный на водопой. Над водой ярко зеленели вербы.

— Батя, давай тут заночуем! — вздохнул Даня. Он рассматривал казачек, полоскавших на мостках белье. Данилыч сделал вид, что туговат на ухо.

Заслышав стук мотора, женщины выпрямились, смеясь, что-то певуче кричали.

«По До-ну гуляет, по До-ну гуляет!» — с фальшивой сладостью запел Сергей, но тут же осекся, нахмурился и тоже вздохнул.

В воздухе витали образы «Тихого Дона». Я приставил ко рту жестяной рупор:

— Аксинья! Аксинья!!

Молодая казачка на крайних мостках вздрогнула, уронив мужнину рубаху, и подняла голову.

— Привет из Одессы! Прощай, Аксинья-аа! — Голоса команды дружно слились над водой.

За кормой яхты течение медленно зализывало киль ватерный след — рубец, сизо-багровый от закатных лучей. Мелиховская осталась позади, но в бинокль еще долго можно было разглядеть мостки и Ксюшу, глядящую нам вслед.

III

Для судна с осадкой «Гагарина» заночевать на реке — проблема. Возле берега мелко. Посреди фарватера есть опасность проснуться под «Волгобалтом». Приходится искать протоку или затон — тихую обочину речной дороги.

У небольшой станицы Пуляховской Дон разветвляется. Влево уходил широкий боковой рукав. Водный перекресток украшало странное сооружение. Оно стояло на якоре. Корпус напоминал баржу, которой за любопытство отрезали нос. На корме какой-то шутник оборудовал лебедками деревенский сеновал. Большую часть палубы занимала изба с мелкопоместными наружными ставнями.

Мы разузнали глубину и стали в протоке, недалеко от ковчега. Там шла тихая семейная жизнь. Загорелые карапузы возились у лебедки, женщина снимала просохшее белье, в окне солидно курил отец семейства.

— Ше ж таки это такое? — заинтересовался Даня. — Землечерпалка? Бензозаправка?

— Раколовка, — буркнул Сергей. — Стоят себе и раков ловят.

— Не, но должны ж они ше-то делать?

— Не должны. Этот плот-музей. Первый, неудавшийся вариант Кон-Тики.

— Главное, — наставительно произнес Данилыч, — оно нас от фарватера прикрывает. Полезет баржа какая-нибудь в протоку — сначала на них наткнется. Мы крик услышим и уйдем, вот оно.

На реке лучшее время дня — ночь. Уже вымыли после ужина посуду, в баки залита солярка — на завтра. Капитан побрызгал в каюте «Тайгой», затянул люки марлей и притих

— занял противокомариную оборону. Молодежь располагается наверху.

— Данилыч, последний раз! Мы фонарик забыли.

— Зачем же я закупоривался?! Лезьте, только быстрей. Даня, газ закрыт?

Это, по традиции, последний вопрос дня. После уверений, что газовый баллон завинчен, дыхание шкипера становится ровней. Для нас же наступает святой час — время вечернего трепа.

Мы расположились у бушприта. Ночь была безлунная, звездная. На берегу, у Пуляховской, уже потушили огни.

— Даня, ты теперь астроном… Просвети!