Хозяйка болот

Фрэнк Шаппель оказался в ловушке, и нет ничего более опасного, чем загнанное животное. Я кричу: «Кэй! Звони девять один один!» Пытаюсь заскочить внутрь и закрыть дверь, но Фрэнк оказывается быстрее. Он хватает меня за руки и подтаскивает к другой стопке балок возле края платформы. Нож Адлая! Где он? Все так же лежит в машине, совершенно бесполезный. Фрэнк заставляет меня мучительно сгибаться над сложенным деревом. Он заносит тяжелый молоток высоко над головой. Конец.

– Тетя Лони!!

Фрэнк оглядывается на дверной проем, и я выворачиваюсь из-под него. Хизер вышла наружу, и ублюдок быстро движется к ней, зная, что ее боль будет для меня хуже, чем смерть. Хизер бросается прочь, но он с силой опускает молоток на голову малышки.

– Нет! – кричу и хватаю из кучи кусок балки.

Замахиваюсь, как на стадионе, и плоская сторона ударяет Фрэнка за ухом. Молоток отлетает в траву. Мерзавец шатается, делает пару неуверенных шагов к краю платформы, спотыкается, проворачивается и с плеском падает лицом вниз в овраг, наполненный дождевой водой и доброй флоридской землей.

Я бросаю доску и бегу к распростертой на фанере Хизер.

– Нет! – Слезы стекают по лицу, а рваные вдохи не приносят достаточного количества воздуха. Я падаю рядом с ней и поглаживаю ее волосы.

– Хизер? Хизер, детка? – Она слишком, слишком неподвижная.

Время замедляется. Мы лежим там целую вечность. Затем я слышу тихий приглушенный голос.

– Тетя Лони? – Хизер поворачивается лицом к моему. Она спокойна, будто мы устроили пижамную вечеринку и задремали в спальных мешках, бок о бок на полу. – А можно мы вернемся внутрь?

61

9 мая

В Вашингтоне у меня есть любимая скамейка у фонтана в саду скульптур Национальной галереи. Сегодня я укрываюсь там понаблюдать, как восемь дуг воды медленно поднимаются с края. Они растут вместе, пока не становятся едва ли выше деревьев, а затем неуклонно сокращаются почти до ничего. И все повторяется снова. Открытый альбом лежит на моих коленях, но я не рисую фонтан. Несколько страниц подряд изображен человек, его ударили, он крутится и падает, кровь брызжет чуть ниже уха.

Когда все закончилось, Лэнс Эшфорд отвез нас с Хизер обратно к Филу. Я оставалась с ней, пока она не попала в родные стены и я не уверилась, что по крайней мере физически племянница в порядке. На пороге дома Лэнс сказал мне: «Теперь, Лони, не покидай город».

Но я уехала. Лэнс и другие могут подумать, что я убежала от правосудия, но нет. Я проехал четырнадцать часов подряд на автопилоте, пока не попала в утренние пробки на 14-й улице. Слева от меня в своей ротонде маячит Томас Джефферсон, и солнце отражается от поверхности купола. Я не убегала. Мне надо было появиться на работе. Вернуться к десятому мая.

По дороге в кабинет Тео я прошла мимо Хью Адамсона, начинающего политического оперативника, который с радостью считал дни, пока я не попаду в его личную таблицу на уничтожение.

– Доброе утро, Хью, – поздоровалась я с улыбкой.

Он сдвинул брови.

В кабинете Тео я бросила на стол стопку рисунков.

– Вот тебе твоя вода.

– Ты вернулась! – вскинулся он.

– В какой-то мере.

– Не говори загадками, Лони. Я тут два месяца промучился с жадными фрилансерами, а твой ящик входящих переполнен.

– В некотором роде. – Я повернулась и направилась в свою студию с разложенными по полочкам красками.

– Погоди. Пока никуда не ушла, сядь и объяснись. – Он пригладил усы и откинулся в кресле.

Мой взгляд пропутешествовал от его головы к стене.

– Тео, пожалуйста, дай мне минуту освоиться.

Я пошла в свою студию, взяла пустой альбом и приехала прямо сюда, к фонтану.

Переворачиваю страницу, оставляя позади ужасные картины, и начинаю рисовать восемь совершенных дуг, двойной ряд лип позади них и аккуратно подстриженный круг, который обозначает границу фонтана.

Но я царапаю его карандашом, нарушая совершенство пропорций и делая круг неравномерным. Он становится заросшим прудом, кишащим куропатками и длинноногими птицами. Порхают зимородки, а водную гладь тревожат шилохвосты. В дальнем конце даже виднеется начало плотины, над ней выглядывает голова бобра. Пение цикад наполняет мои уши. Вскоре на липах повисает мох, из воды торчат кипарисовые корни, а на дальнем берегу, в дымке утреннего тумана, обретает форму мужская фигура, без рубашки, в комбинезоне, рот чуть изогнут в мягкой улыбке.

Что-то проносится над головой. Я роняю карандаш и провожу рукой по волосам. Не нарисованный, а очень даже живой голубь приземлился на краю фонтана и выдернул меня в реальный мир.

Струи фонтана все продолжают свой рисунок. Границы бассейна твердые. Я здесь, где мне место. Я вернулась к сроку, на работу, о которой всегда мечтала. Я вернулась в объятия моей обширной смитсоновской семьи и к упорядоченному существованию в Вашингтоне, округ Колумбия. Все в порядке. Это моя жизнь.

Так почему же, если мой рисунок всегда говорит правду, эта страница в альбоме показывает лишь дикую природу, змей, аллигаторов и волны на воде?

Ветер дует с той стороны бассейна, кожу покалывает. Я смотрю вверх.