Хозяйка болот

Не отвлекаясь от дела, капитан поворачивает голову.

– Не знаю, хорошо ли ты помнишь своего деда Ньюта, отца твоего папы.

– Совсем немного.

– Старый Ньют был бродягой, игроком и… как там дальше поется в песне? – Он улыбается, но я не улавливаю отсылку. – В любом случае, не в обиду вашей семье, но Бойд не ладил со своим папашей. Ньют был мотом, уходил спозаранку и возвращался только тогда, когда у него кончались выпивка и средства на нее. После нашей встречи в больнице я вспомнил тот ужасный день, когда я потерял своего лучшего друга, а ты – папу. И как-то осенило, раньше не задумывался, но вообще старый Ньют околачивался в городе незадолго до… трагедии. Может, каким-то образом расстроил твоего папу, накрутил тому мозги, вот несчастье и произошло. Сама ведь знаешь, как отлично Бойд держался на воде.

Коричневой воде, которая попала ему в легкие. Я закрываю глаза, открываю их.

Капитан Шаппель рассматривает меня.

– Он был хорошим человеком, Лони Мэй. – И кладет мне в руку завернутый ревень. – Приноси пирог в следующий раз, как придешь. – Он идет к входной двери, и я следую за ним. – Как твоя мать?

– О, думаю, она в порядке.

– Никогда не стареть. – Капитан открывает сетчатую дверь. – Таков мой девиз.

Я уже на крыльце, дом выплюнул меня обратно в пропитанный жимолостью воздух.

– Ладно, я еще зайду, – говорю я и, подойдя к машине, машу белым пакетом. – Спасибо за ревень. И… не забудьте позвонить Филу!

Капитан смотрит мне вслед. Я выруливаю с подъездной дорожки, памятуя все манеры, которым научила меня мать, и весело машу хозяину дома.

Я ухожу с одним навязанным приобретением и одним желанным ответом.

Так почему у меня ощущение, будто я сдуру встала в каноэ?

17

3 апреля

Пусть я едва ли появляюсь в этой странной пустой квартире, все равно осознаю, как быстро ускользает лишняя неделя, которую я выпросила у Тео. Надо сосредоточиться на главной задаче: перебрать содержимое многочисленных картонных коробок. Я сижу на двухместном диванчике и вдыхаю их запах, словно аромат кедровой стружки из клетки с хомяком. Вскрываю коробку с надписью «ОДЕЖДА» и достаю еще несколько платьев, чтобы потом повесить в мамином узком шкафу. Под платьями брюки и топы, некоторые еще ничего. На самом дне ее белый пеньюар.

Нужен ли он ей теперь? Или отнести его в страну секонд-хенда?

Мое первое решение за день, а я уже в тупике. Выбираюсь на улицу подышать свежим воздухом, но там настоящая парилка, поэтому далеко не ухожу. В вестибюле металлический почтовый ящик моего блока 2С уже помечен наклейкой с надписью: «Л. Марроу», как будто я поселилась тут на всю жизнь.

Вернувшись в квартиру, ложусь, свесив ноги через подлокотник дивана. Вместо того чтобы решить, что же делать с пеньюаром, я закрываю глаза и дрейфую в воспоминания, позволяя мысленному кинопроектору включиться.

Мне девять, может, десять. Мерцающий свет озаряет окно старой спальни. Мне бы заснуть, но на долю секунды в комнате становится светло как днем, потом темно, потом опять светло, опять темно. Будто за окном кто-то щелкает туда-сюда выключателем. Начинает моросить, слышен низкий раскат грома, но молнии не трещат. Одежда, крошечная кукольная одежда развевается на ветру на веревке. Хлопает сетчатая дверь, и моя мать выбегает во двор. Пеньюар развевается за ее спиной.

Отец стоит у двери.

– Рут, – зовет он. – Рут, брось их.

Она тянется достать маленькую рубашку. Еще один раскат сотрясает дом, а затем начинают падать большие, тяжелые капли дождя. Мать роняет руки. Свет мигает, буря гремит, как пушечные ядра по крыше, но мама не двигается. Она просто стоит под бельевой веревкой и мокнет. Ее волосы, халат, белье повисают под тяжестью дождя.

Отец медленно спускается по ступенькам под ливнем. Берет маму на руки и держит долго-долго.

Беру альбом и рисую тонкую полоску – веревку для белья. Еще несколько штрихов карандаша изображают тянущиеся вверх руки, затем появляются длинные волосы, каскадом падающие на прозрачный пеньюар до пола.

Рисунок ведет меня туда, куда хочет, пока я не достигаю лица матери, скрытого крошечной рубашкой. Опять не та перспектива. Я вырываю лист, комкаю и выбрасываю.

С минуту сижу, постукивая карандашом. Затем встаю, поднимаю скомканную бумагу, разглаживаю ее и начинаю заново, используя мятый лист как образец. Я могу решить эту проблему. Снова рисую сцену. Отец спускается по ступенькам под дождь. Провисшая бельевая веревка, подол халата, грязный и промокший. Я рисую мамины руки, ее поникшие плечи. Но лицо мне не дается.

Смотрю на картонные коробки. Я отвлеклась. «Помни о главной задаче». Откладываю альбом, беру несколько сумок и набиваю их вещами для волонтеров. Когда добираюсь до пеньюара, то поднимаю его, смотрю на него в последний раз, затем упаковываю в коробку, чтобы отдать ей.

В больнице распаковываю платья и халат. Когда я вешаю их в шкаф, мама говорит мне в спину:

– Спасибо, дорогая.

– Прости, что? – Я оборачиваюсь

– Я говорю – спасибо, Лони.

– Мам, ты в порядке? Температуры нет? – Я подхожу и щупаю ей лоб.

– Конечно нет.