Хозяйка болот

Мне сегодня надо к маме, но, честно говоря, не хочется. Да, она пожилой человек, изгнанный из собственного дома, и рассчитывает на то, что кто-то придет и развеет ее одиночество. Но эта запись в дневнике… «Пока я кипела, Лони играла…» Моя пожизненная настороженность выходит на новый уровень.

Веретенник. Я рисую птицу, что летит на север, демонстрируя свои великолепные крылья цвета корицы.

Если пойду в больницу, то возьму свой альбом. Постараюсь ухватить мякотку моей сложной матери. Ведь как иначе, если она будет сидеть прямо передо мной? И как мать сможет причинить мне боль, пока я рисую?

19

Сижу в больнице, пытаюсь сделать мирную зарисовку, но мама все твердит:

– Ты зачем меня сюда привезла? Я же как в тюрьме! А разве сделала что-то дурное?

Пытаюсь ее отвлечь – подсовываю кроссворды, книги – но ничто не утешает. Наконец заглядывает Мариама.

– А, вот вы где! Рут, ланч готов, сегодня – просто объеденье. – Она с уговорами уводит мать.

Неужели только обед? Из-за раннего подъема мне кажется, будто я уже сегодня прожила тысячу жизней. Выезжаю на дорогу с соснами и чуть не засыпаю за рулем.

Адлай достает мне лодку, сухожилия на его предплечьях напрягаются. Когда я наклоняюсь помочь ему подтолкнуть каноэ к воде, он хмурится, будто обиделся. Но как только я усаживаюсь в каноэ, Адлай говорит: «Надеюсь, на этот раз ты ее найдешь» и слегка кивает.

Я что, рассказывала ему о султанке?

Заплываю глубоко в болото и гадаю, далеко ли отсюда до дома мистера Барбера. Почему я не спросила его о Генриетте?

Я выхожу из узкого прохода между деревьями в открытую воду и сильно гребу против ветра. Мужчина, удящий рыбу с маленькой лодочки, поднимает два пальца – минимальный знак уважения. У него длинные рукава, шляпа и солнцезащитные очки, но бакенбарды, как у официанта из бистро «Мать-Земля». Вдруг это Гарф Казинс?

Я быстро гребу к боковому проходу и достигаю зарослей тростника. Но там замедляю каноэ, потому что наконец вижу птицу, которая столько времени ускользала от меня. Подобно акробату на ходулях, султанка цепляется за камыши своими ярко-желтыми лапами. Она не замечает меня, выглядывает улитку, которую собирается съесть.

Положив весло поперек колен, я подпускаю каноэ к берегу так близко, как только могу, и медленно тянусь за своим альбомом. Кукурузный клюв султанки – желтый на кончике и оранжевый ближе к глазу – указывает на ватерлинию, а синие и зеленые перья блестят на солнце.

Я набрасываю светло-голубую шляпку и овальное тело с намеком на переливы.

Птица резко сует голову в воду, сглатывает и начинает извиваться. Она шагает по плавучим лилиям, а затем уходит в камыши, и я больше не вижу ее, как бы ни крутила каноэ.

Смотрю на свой рисунок и радостно пищу, делая еще несколько быстрых штрихов, чтобы запечатлеть движения и напряженность взгляда, наметить глубокий синий тон головы и груди, бирюзовый оттенок спины и крыльев, переходящий на кончиках в оливковый, и чернильно-черный хвост.

Жаль, не с кем разделить этот момент. В аспирантуре некоторые из нас иногда отправлялись в экспедиции и походили на мисс Джейн Хэтэуэй из Беверли-Хиллз, только не в хаки, а в рипстоповом снаряжении. У нас было много радостных моментов.

Я отталкиваюсь от камыша и гребу дальше, зная, что могу легко заблудиться, несмотря на эту диаграмму в форме головного мозга. «ПОТЕРЯЛАСЬ В БОЛОТЕ!» – кричал недавний заголовок в «Таллахасси-Демократ»: маленькая девочка ушла в глушь со своей собакой. Немецкая овчарка пролежала на хозяйке всю ночь, чтобы та не замерзла.

Однако чаще люди, «заблудившиеся» в болоте, оказываются там намеренно. Как Нельсон Барбер. Что он задумал? И от чего бежит? Огромная топь всегда была хорошим убежищем для мошенников вроде тех парней, сбрасывающих с самолетов тюки, о которых говорил мой отец и его друзья. И негодяев, которые приходили за контрабандой.

Однажды мы с папой ехали на его маленькой лодке к рыбацкому лагерю, где он держал свое каноэ. Моторка – чтобы добраться на место, каноэ – для рыбалки. «Нельзя подкрадываться к рыбе на тарахтелке», – любил говорить мой папа. Мы были недалеко от лагеря, когда нам попались двое мужчин на новеньком катере. Обычно мой папа улыбался и спрашивал: «Ну как клев?» – отчасти затем, чтобы получить отчет о рыбалке, а отчасти просто для того, чтобы отдать дань рыбацкому братству. Но на сей раз он не улыбнулся, а лишь коротко кивнул.

Папа оглянулся на них, когда мы проплыли мимо, и они тоже смотрели на нас. Он высадил меня в лагере, запер дверь и сказал: «Лони, оставайся здесь. Я скоро вернусь». Затем ушел.

Я подошла к той части дома, где он парил на сваях над водой. Затем обратно, к той части, что закопана в песок, а дубовые ветки заслоняют окна. И снова к сваям.