Хозяин болота

— Огради Род! Огради Род! Огради Род! — повторила она ритуальные слова, крепкие против всякого зла. Забудешь произнести их, засмотришься на суженого, и нечисть, принявшая его облик, утащит к себе. Об одном Сала тут же пожалела: что так и не успела рассмотреть лица…

— Ну?

— Красавец?

— Какой, какой? Сказывай!

Украдкой переведя дыхание, Сала улыбнулась, и губы её дрожали.

— Тень видала. И всяко она была не такой толстой, как сын мясника!

Согласный девичий смех мигом спугнул морок. Красавица уж и сама поверила, что виденное в зеркале — лишь игра света.

Шаша вырвала у неё огарок и протянула Иве.

— Теперь ты! Твой-то суженый и так из нечисти, небось сразу явится!

— Может, и мы его разглядим! Увидим, красавец ли! А то вдруг Хозяин болота лучше всех наших деревенских? Мы бы тогда сами первые к нему побежали проситься в невесты! — поддержала Лаша.

Ива вспомнила, каким явился к ней Господин топей.

«Нет, такого злому врагу не пожелаешь, не то что подружкам», — подумала она, но вслух ничего не сказала.

Она подпалила фитилёк, и тот сразу весело разгорелся. Чего бы тут страшиться? Сколько раз девка вглядывалась на засядках в зеркальную поверхность, и всё мстилось, — видит Брана. Теперь уж понимала, что вовсе то не он был…

Золотой огонёк сиял ярче звёзд в чёрном омуте стекла. Он то колебался, уменьшаясь, то трещал почти костром. Ива глядела на него и глядела, и всё вокруг — похрюкивание поросят в хлеву, хихиканье товарок, ветер, перебирающий ветви берёзы, — всё вдруг перестало существовать.

Остался только чёрный омут и огонь, виденный будто бы сквозь толщу воды. Он сиял ярче звёзд и двигался туда-сюда, как живой.

Матушка, отчего вдруг стало так холодно?!

Ломит виски и не вдохнуть. На грудь навалилось тяжёлое, чёрное, и оно не даёт подняться.

Звёзды… Звёзды и пламень. Огонь мечется вправо, влево, приближается и вновь прячется во тьме.

Небо… Оно не снизу, не в отражении. Оно наверху и давит гробовым камнем.

Вода. Чёрная, ледяная. Она давит со всех сторон. Она внутри, она отравляет и заполняет лёгкие.

- Пустите!

А чёрная вода, густая грязная жижа ползёт внутрь змеями.

- Пустите!

Но не пошевелиться. Ноги и руки недвижимы, кости поломаны. Тьма наступает и давит, душит, заполняет всё существо и льётся в нутро.

- Пустите!

Огонь говорит, как живой. Огонь ли? Или тот, кто держит факел, наклоняет его к воде, проверяя опустился ли ко дну утопленник?

- Неужто не подох? Выволочь?

- Да пусть ему! Пусть тонет! Болотное отродье, в болоте ему и сгинуть!

- Пустите!

Кажется, крик должен бы разноситься над лесом, долетать до деревень и тревожить спокойный сон мирных жителей. Но то лишь кажется.

Крика не слышно. Слышно лишь, как булькает болото в глотке.

Оно жрёт медленно, оно не спешит. Болоту некуда торопиться.

Оно размеренно глотает окровавленное тело, чавкая голодным ртом. Оно уже не выпустит то, что прибрало к рукам.

- Помогите…

Незачем просить. Никто не отзовётся.

Огонь захлёбывается тьмой, расплывается. Никто не станет смотреть, как тонет пленник трясины. Все и так знают, чем кончится дело.

А болото жрёт. Оно будет жрать ещё очень долго, пока утягивает человека на дно. Болото будет переваривать его в своём чёрном соке, растворять в страхе и беспомощности.

Осталось только болото. Чёрное и холодное. И никого вокруг.

Только болото… и месть.

— Ива! Ива! Ивушка!!!