Хозяин болота

- Разойдись! — взревел медведь. — Но прежде, чем Аир успел обрадоваться, подбежал сам, поднял его за волосы и хорошенько приложил об колено. — Ты, погань болотная! Ты как посмел моей дочери докоснуться?!

Наглец изогнул в кровавом оскале разбитые губы:

- Так она, вроде не против была…

Так, как взвыл черноволосый, мог выть лишь голодный волк. Или отец, не сумевший оградить от зла своё дитя.

- Я тебе язык вырву! Как смеешь… — К чему делить слово и дело? Огромный, воистину медвежий, кулак смял лицо чужаку. — Силой её взял и зубоскалишь?!

Аир едва не подскочил.

- Да вы, никак, ополоумели все?!

Но подняться ему не дали. Удары сыпались со всех сторон. Куда не повернись — боль. И слова, которые так важно было произнести, раз за разом забивали обратно в глотку вместе с кровавыми сгустками.

Скукожился. Превратился в бессильный комок мяса. Один против четверых. Даже героической битвой не назвать…

- Она сама призналась, сама, ясно?! Думал, молчать станет?! Запугал девку?! А вот, получи! Кабы не моя младшенькая, может и не заподозрили бы вас! Но теперь… Нет, парень, не уйдёшь живым! За такое платят рудой!

Рудой Аир с лихвой заплатил. Она брызгала на ярко-зелёные травы, впитывалась в мох, оставляла потёки на стволах деревьев… Но разве можно назначить цену надругательству над дочерью?

- Кажись, не дышит… — сказал, наконец, кто-то.

- И верно…

- Туда и дорога!

Как же холодно! Темно и не пошевелиться… Безвольное тело волокут по траве, оставляя алую дорожку, а противиться нет мочи. А и надо ли?

Болото раскрыло ледяные объятия: убаюкает, упокоит.

- Пустите! — но вместо крика получается лишь хрип, а кровь собирается пузырями на губах.

Ломит виски и не вдохнуть. На грудь навалилось тяжёлое, чёрное, и оно не даёт подняться.

Звёзды… Звёзды и пламень. Огонь мечется вправо, влево, приближается и вновь прячется во тьме.

Небо… Оно не снизу, не в отражении. Оно наверху и давит гробовым камнем.

Вода. Чёрная, ледяная. Она давит со всех сторон. Она внутри, она отравляет и заполняет лёгкие.

- Пустите!

А чёрная вода, густая грязная жижа ползёт внутрь змеями.

- Пустите!

Но не пошевелиться. Ноги и руки недвижимы, искалечены. Тьма наступает и давит, душит, заполняет всё существо и льётся в нутро.

- Пустите!

Огонь говорит, как живой. Огонь ли? Или тот, кто держит факел, наклоняет его к воде, проверяя опустился ли ко дну утопленник?

- Неужто не подох? Выволочь?

- Да пусть ему! Пусть тонет! Болотное отродье, в болоте ему и сгинуть!

- Пустите!