Хозяин корабля

Ван ден Брукс вытряхивал пепел из трубки на лицо молчаливого моря. Леминак взял Трамье за руку и бодро советовал ему пойти сделать успокаивающий вишнёвый флип, чтобы уйти от первородного греха и любовной софистики. Их шаги звенели на покрытых медью ступеньках, направляясь к маленькому бару.

Под обнажённым небом молодой человек остался рядом с Марией. Он упал на колени перед ножками переставшего раскачиваться кресла-качалки.

— Не знаю, грех ли это, — прошептал он, — но я вполне уверен, что…

— Не договаривайте, — сказала она.

Луч милостивой звезды заиграл на её влажных губах, под её сверкающими зубами и на пенистых гребнях волн…

Глава XI. Бразильская рабыня

Тебя твой кинул бог на этот берег райский,

Чтоб разжигала ты резной чубук хозяйский.

Бодлер

3

— Я Вам скажу, — заявил Леминак, взболтнув при этом своей излюбленной палочкой яйцо, вишню и дроблёный лёд в никелевой посуде, — я Вам скажу, — после каждого слова он скандировал энергичным рывком, — что она любит этого англичанишку.

— Сомневаюсь, — глубокомысленно отозвался Трамье.

— Почему же вы сомневаетесь?

— Сомневаюсь, потому что сомневаюсь.

— Изъявление веры, доктор, это серьёзно.

— Если хотите, допустим, я сомневаюсь в этом, потому что это мне не нравится.

— Это вам не нравится, доктор? Откуда такое чувство?

— Молодой человек, во мне нет аналитической жилки. Но этот англичанишка виден мне лишь с одной стороны.

— А мне, — сказал Леминак, — мне он виден со всех сторон.

Он добавил, словно это утверждение было гипотезой, удовлетворявшей всем его суждениям:

— Он художник.

— Художник, — сказал Трамье. — Кто когда-нибудь видел его живопись? Целые дни он проводит на палубе, словно борзой, на коленях мадам Ериковой. Чёрт меня возьми, если он когда-нибудь писал марины.

— Есть художники, которые не писали ничего, — прошептал Леминак, осторожно крутя металлический конус, в котором готовился молочно-белый напиток.

— Они ещё опаснее, — нравоучительно прибавил доктор. — Однако скажите, Леминак, это вас озаботило?

— Едва ли, — отозвался адвокат. — Просто психологический вопрос, который хотелось бы изучить. Вы же знаете, что моя профессия…

— Да, — сказал Трамье. — Но не утомляйте себя. Я ясно вижу эту маленькую игру. Кстати, вы ведь знаете, что мадам Ерикова обладает несколькими миллионами…

— Чёрт, — доверил Леминак свои мысли горелке.

— Совершенно верно, и землями в Сибири или на Кавказе, не знаю. Если сердце говорит вам… Ах да, я забыл о плантациях в окрестностях Австралии…

— Сердце не умеет говорить громче разума, увы, дорогой доктор. И мой разум…

— Твой… твой… твой, оставь это. Я знаю, о чём ты говоришь. Мадам Ерикова не любит Хельвена. Она не любит Ван ден Брукса. Она не любит меня, увы.

— Кто знает? — польстил ему Леминак.

— Тщетно… Она не любит никого… только вас, может быть. Смотрите, вы молоды и уже член коллегии адвокатов, в любом случае, будущая гордость. Дело Соливо-Депрешандьё вознесло вас на небеса. Мария Ерикова знает; она следила за всеми слушаниями. Душевно вы не…

— Больной…

— Даже скорее…

— Здоровый…

— Чего вы хотите ещё?

— Чтобы она меня любила.

— Она полюбит Вас. Надо только знать, как это сделать. Слушайте…

Как только Трамье, поправив шатающиеся пенсне, тихо наклонился к Леминаку, дверь бара открылась от порывов солёного ветра.

Ван ден Брукс вошёл, слегка согнувшись из-за своего высокого роста. Несколько мгновений он стоял на пороге, глядя на двух приятелей. Его золотистая борода переливалась под светом электрических ламп.

— Флипа?

— Нет, чистой вишни. О чём вы только что говорили?

— О женщинах.

— Дети, — сказал Ван ден Брукс.

— Мы уже не младенцы, дорогой месье, — жеманно шепнул Леминак.

— Если ему верить, он единственный, кто понимает женщин, — язвительно заметил профессор.

— Увы! — вздохнул Ван ден Брукс.

— Расскажите же нам о своих удачах, — весело настаивал Леминак.

— Они не заставят вас смеяться, — сказал торговец хлопком.

От вида зелёных очков у Трамье и Леминака пропало даже желание смеяться. Этот дьявол в человеческом облике действительно не знал, что значит быть смешным.

— Хорошо, — сказал Леминак, — какая была наиболее любима?

— Вы хотите это узнать? — спросил торговец.

— Мы хотим это узнать, — настаивал доктор.

— Она работала на кофейной плантации где-то там, в штате Сан-Паулу. У неё были глаза кофейного цвета с золотистым блеском данцигской водки. Она была прямой, словно стебель тростника, и гладкой, и блестящей, и волосы её были не курчавыми, а заплетёнными вокруг ушей с медными дисками. Она жевала бетель, сделавший её зубы чёрными, и неподвижно танцевала ужасные танцы глянцевитым щитом своего живота, опершись на свои лодыжки, под звук кислых флейт. Любовь рядом с ней имела вкус, который вы никогда не познаете, мои бедные друзья, и, когда она удерживала мужчину силой своих круглых бёдер… Я иногда для порядка дрался…