Хозяин корабля

Машинально, ступая с осторожностью, я вошла в комнату. День отбелил пустую кровать. Он не лежал там.

Теперь ступал по лестничной площадке. Дверная ручка незаметно шевельнулась, повернулась, повернулась, беззвучно. Кто-то был за спиной. Я задыхалась. Я хотела кричать. И не могла.

Дверь приоткрылась. Спереди проскользнула тёмная шляпа. Потом руки, тело.

Я завопила:

— Кто здесь? На помощь!

Застигнутый человек остановился. Я различила незнакомый силуэт, потёртый фетр, закрывающий глаза, сероватое пальто, тающее в полутени. Эти образы скользили через моё сознание, в то время как страх сковывал мои члены.

Человек поднял голову.

Это он.

Это мой любимый, в убогой одежде, потный до стыда, вернувшийся крадучись, словно вор, словно убийца.

Я закрыла голову руками и упала в кресло в ожидании.

Дрожащими руками, как больной или пьяница, он снял пальто. Потом остановился на несколько мгновений в лучах рассвета, рассматривая меня. Он медленно подошёл ко мне, стал на колени и, упершись лбом в ручку кресла, заговорил.

Не могу повторить всё это вам.

Однако, пока он говорил, моя душа раскалывалась от боли, и я плакала о нём, плакала о нас.

Он сказал:

— Не трогай меня. Ты никогда не должна была прикасаться ко мне. Я не достоин твоего прикосновения. Не трогай меня. Это причинит мне боль. Потом, это приведёт тебя в ужас…

Не спрашивай, где я был. Можешь считать, что я посетил глубины смерти.

Я не создан ради нашего счастья. Я не создан ради твоей непорочности. Прости. Мною руководит одна сила. Я не могу ей сопротивляться. Я буду как слепой.

Прости. Ты прекрасна. Ты непорочна: ты создана ради того, чтобы приносить отраду. Ты не принесла мне её, потому что я не создан для отрады, потому что душа моя искажена горечью.

Ты ждала меня со своей плотью, блестящей, словно снег, словно лилия, со своими ласками, накопленных лишь для меня, ты ждала нас в тайне нашей кровати и наших ароматов.

Я предпочёл тебе грязные плоти всех мужчин, высохшие губы, измождённые лица порока и горя.

Слушай. Слушай несмотря ни на что. Гнусны мои слова, но ты должна их познать. Ибо я несу в себе всё горе и всю порочность человека. Это моё единственное оправдание.

Я хотел бы, чтобы ты воздвигла в душе алтарь; но нам нельзя было бы причащаться в наслаждении, ибо наслаждение разъединяет тех, кого разум соединил.

Я остался равнодушен к твоей красоте, к твоей любви, потому что здесь нет нашей общей территории.

Территорию сластолюбия я разделяю лишь с проститутками, лишь с ветреными девушками, лишь с самыми низкими и подлыми, с теми, кто делает это за обол, за кусок хлеба.

Ибо я люблю лишь наслаждение, смешанное со слёзами, горькое сластолюбие, плод, наполненный прахом; и губы мои отстраняются от ртов, их оскверняющих.

Прости. В этом нет моей вины. Когда день шёл на спад, тёмная сила схватила меня за плечи и потащила за собой по улицам, по публичным местам, сполна утолившим во мне жажду низости.

Прости. Я отдалён от тебя, потому что твоя рука непорочна и не должна до меня дотрагиваться.

Когда сила покинула меня, я больше не признавал себя и проводил рукой по лбу. Но я знал, что не мог от неё увернуться, что она сторожила меня и увлекла за собой, подобно смерти.

Не могу передать вам, мой друг, тон, которым были произнесены эти слова, повторение которых мной, несомненно, очень далеко от совершенства. Флоран говорил приглушённым голосом, монотонность которого была трагична. Он был неподвижен, он опирался на деревянное кресло, которое ушибало его лоб, но он этого не ощущал и ни на мгновение не поднял головы. Это был какой-то вопль, вырвавшийся не то из груди, не то из земли, не то из ночи, полностью заполнивший мои уши, моё сердце, моё существование. Что я могла сделать? Лишь заплакать.

Потом я по-матерински взяла его за руку, я заставила его прилечь. Он судорожно двигался, и его мускулы выпрямились, как у сомнамбулы.

— Отдохните, друг, вы больны. Но я вас вылечу. Мы вас вылечим.

Когда я созерцала такое несчастье, меня охватил ужас и мне показалось, что таинственное существо захватило, измучило, унизило эту столь любимую мной плоть, это выражавшее всё его пламя лицо.

Несомненно, так оно и есть. Вот почему мои жалость и любовь превзошли ужас, вызванный этими признанием. Флоран бессознателен.

Флоран — жертва страшной силы. Но излечима ли она, доктор?»

«Это, безусловно, так. В наших клиниках было много случаев излечения. Случай Флорана не нов…»

«Значит, вы вылечите Флорана? Вы вернёте мне его?»

«Я верну вам его здоровым, нормальным, счастливым.»

«Я никогда не забуду, мой старый друг.»

Я проводил её до автомобиля. Она выглянула из-за портьеры, махнув рукой в тёмной перчатке. Я хорошо запомнил это. Была осень. Авеню погружалась в фиолетовую дымку вечера.

Я решил начать лечение. Флоран был доставлен в мою клинику. Я применял всё: гидротерапию, бромиды, гигиену, отдых. Шесть месяцев у него не наблюдалось никаких помутнений. Тогда я отправил его домой. Уходя, он заявил:

«Надеюсь, я вылечен. Если это вернётся ко мне, я застрелюсь.»

Прошло какое-то время.

Я узнал о его самоубийстве.

Со слов Лии, вот как это произошло.