Я много сделала! – Марта тут же поспешила прекратить новый виток вечной ссоры. – Сейчас, сейчас, – девушка запрыгала между плиткой и столом. Лино, облокотившись на плетёную спинку стула, со странной усмешкой наблюдал за ней. Потом он перевёл взгляд на уплетавшего завтрак сына. Дэй чуть скривился и Лино вопросительно вскинул брови. Рыжий сердито сморщился, недовольно глянув на отца, и тут же приветливо кивнул что-то спросившей у него Марте. Лино осклабился. Зло, самодовольно и очень нехорошо. В тёмно-синих глазах отражались только нетерпение, жадность и лихорадочное, нервное счастье.
Вы действительно проводите меня? – взяв кружку с кофе, Марта села у окна. Врывающийся на кухню ветер ерошил её спутанные волосы, и она то и дело отводила их с лица.
Конечно! Должен же я взглянуть на amanti, так мерзко изгадивших мой прекрасный грот! – Лино улыбнулся и воткнул вилку в кусок сыра так, будто у него в пальцах был нож, а на тарелке – чьё-то сердце.
Ну, а я прослежу, чтобы ты не слишком далеко зашёл в своих понятиях справедливости. Да, Старик? – Дэй исподлобья глянул на него.
Как скажешь, сын. Как скажешь…
Тогда я приготовлю второй завтрак! На всех, пусть Сандра с Региной подавятся моим счастьем. – Марта рассмеялась и рыжий снова метнул на отца сердитый взгляд.
* * * * * * *
К удивлению Бо, цыгане обитали в отдалении от моря, предпочтя гористые, поросшие лесом склоны ровному побережью с обилием туристов. Их табор, больше всего напоминавший стихийную помойку, располагался километрах в пяти от Ночера-Теринезе и в двух – от автомобильной дороги. Тупой угол неровного треугольника…
Стоянка цыган выглядела отвратительно до такой степени, что слово «непрезентабельно» могло считаться комплиментом. Она была ужасной и тошнотворной. Разбросанный мусор, потёртые палатки и костровища, обложенные пустыми консервными банками. Тряпки, развешанные на ветках молочая, чуть колыхались на ветру, а под ними валялись ободранные цветы краснотычинника, больше всего похожие на хвосты мёртвых белок. Отголоски запахов множества тел, несвежего мяса и каких-то трав расползались по перелеску, вызывая странное, полутошнотное ощущение внутри гортани. Феличе, всегда создававшая вокруг себя стихийный беспорядок, не сдержала гримасу отвращения. О! Она разбрасывала вещи, не любила точность и аккуратность, и искренне считала, что шарф имеет право свисать с люстры, если он подходит по цвету к обоям и виду за окном. Из-за этого её часто ругал Бо, а отец молча играл в «закапывателя кладов», превращая поиск брошенной куртки или браслета в детективное расследование. Но одно дело – лёгкий бардак, а другое – помойка. Во всяком случае, её предрасположенность к хаосу всегда касалась только вещей, а не еды и, тем более, не отходов жизнедеятельности.
Чувствуешь? – Бо остановился возле букового ствола, оперся на него локтем, и кивнул Фели.
Воняет, – она сморщилась, оглядывая жёваные палатки, сидящих возле них или что-то чинящих людей, визгливых деток, носившихся друг за другом меж деревьями и шушукающихся о чём-то редких подростков. У одного из костров четыре пожилые женщины готовили еду, рядом крутился на подхвате одноногий инвалид с кривым костылём.
Это пахнет страх. Запомни – самый отвратительный запах.
Страх?
Когда человек слегка испуган, то он потеет. Когда он испуган очень сильно, то расслабляется кишечник. Запах пота и дерьма – это запах страха, Фели. Самый чёткий, самый ясный.
Мне уже плохо! – Феличе жалобно поёжилась, обхватывая свои плечи ладонями. – Ну что, мы идём? И к кому?
Видишь вон того мужчину в синей рубашке? Сидит возле магнолии, а рядом с ним две мелкие копии в футболках продавцов «Старбакса»? Идём к нему.
Безошибочно определив главного в скоплении людей, Бо взял Фели под руку и повёл в указанном направлении, мимо палаток и удивлённых их «внезапным» появлением цыган. Они не слышали пришельцев, не видели их среди деревьев, хотя яркая блузка Фели была заметна что в городе, что в лесу. Словно до момента выхода из-за дерева ни Феличе, ни Бо, вовсе не существовало в этом месте.
И цыгане – «
Куда это ты? – дорогу им перегородил невысокий крепыш с наглым взглядом и далеко не маленьким ножом, висящим на виду, на широком псевдокожаном поясе.