Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

— Вот именно, — подтвердил Рудольф, — жизнь такова, что не поддается исправлению. И поэтому ты тоже должна привыкнуть принимать ее такой, какая она есть, без пустых фантазий и без иллюзий. Надо привыкнуть к реальной жизни, иначе непременно угодишь под колеса. Под колеса жизни, конечно, прочие колеса вовсе не так опасны. Прочие колеса расплющивают сразу, а колеса жизни — те дробят, волочат, истязают…

— Зачем ты мне это говоришь? — спросила Ирма, сердце ее задрожало тихонько, в предчувствии чего-то жуткого.

— Ты спрашиваешь так, будто я нагнал на тебя страху своими пустыми словами, — сказал Рудольф.

— И вправду нагнал, — подтвердила Ирма.

— Жалко, но я не умею с тобою говорить. Или что, с тобой нельзя говорить серьезно? — спросил Рудольф.

— Ты говори сразу, когда у тебя что-то на сердце, — посоветовала Ирма. — Труднее ждать несчастья, чем быть несчастной.

— О каком несчастье ты говоришь, я тебя не понимаю, — сказал Рудольф.

— Ах, по-твоему, это вовсе не несчастье, что я с каждым днем все меньше тебя вижу?

— Согласен, что это несчастье, — сказал Рудольф, — но я хотел бы помочь тебе в этом несчастье, облегчить это неизбежное в жизни несчастье.

— И конечно, тем, что посоветуешь мне еще меньше тебя видеть, — сказала Ирма.

— Вопрос не в этом, а в том, что я недостаточно богат, чтобы быть всегда с тобою: я должен бывать и вне дома, встречаться с людьми, подчас с такими, которые заинтересованы во мне как в коммерсанте, а не в моей жене, то есть в тебе. Ты понимаешь это, а? Ну, и если это так неизбежно, если это железная необходимость, то можем сделать только одно: устроить так, чтобы эта железная необходимость по возможности меньше нас угнетала. Поэтому я считаю: ты должна найти и себе дело вне дома, какое есть и у меня, и когда мы вечером будем приходить домой усталые, будем вместе вкушать домашний покой как счастье.

— Чем же я должна, по-твоему, заняться? — спросила Ирма.

— Ты сперва начни что-нибудь изучать, — ответил Рудольф. — Начни хотя бы с того, на чем ты остановилась до нашей свадьбы.

— Опять идти туда, где этот господин вынюхивал в моем затылке запах малины? — спросила Ирма.

— Зачем же туда? — спросил Рудольф и прибавил: — С тобой почти бессмысленно говорить, ты готова считать, что это зависит от меня или что я пытаюсь что-то тебе навязать.

— Я не считаю и не думаю ничего, я просто не хочу идти к этим обезьянам, — ответила Ирма, сама не зная, зачем обозвала людей обезьянами. Еще несколько месяцев назад она во что бы то ни стало стремилась уйти из деревни, уйти именно к тем, кого теперь назвала обезьянами.

— А куда мы денемся от этих обезьян, если хотим жить, — сказал Рудольф. — К тому же все-таки есть какая-то разница — пойдешь ли ты к этим обезьянам молодой девушкой, от которой еще пахнет деревней, или состоятельной госпожой. И если у тебя есть желание заняться машинописью, я бы мог приискать приличное место, где никто не станет нюхать твои волосы. Но, повторяю, если это тебе надоело, то можешь заниматься бухгалтерией, которая была твоей первой мечтой здесь, в этом доме.

— Моей первой мечтой здесь, в этом доме, была любовь, — сказала Ирма и попыталась улыбнуться, будто она шутит, — и это моя последняя мечта. Но одно я хотела бы знать: зачем мне теперь машинопись или бухгалтерия? Что, иначе я не справлюсь со своими домашними счетами?

— Ты спрашиваешь, зачем? Просто потому, что никогда не можешь знать, к тому же еще в твои годы, чем жизнь может стать, чем окончиться. Представь самое простое: я становлюсь банкротом. Что тогда? Конечно, я не говорю, что я уже стал, хочу стать, словно банкротство бог весть какое счастье, но эту возможность надо все-таки учитывать. Из-за предосторожности я поместил свой капитал в разные предприятия, но полной уверенности, что ничего не случится, у меня все же нет. Не повезет в одном месте, это потянет за собой второе, второе — третье, за третьим — четвертое, пока круг не замкнется. И будь ты в ряду хоть десятый, придет очередь и за тобой. В коммерции так же, как с людьми, что держат веревку, а на конце веревки слон. Слон тянет, дергает веревку, и все люди валятся наземь. Имя нашему слону — капитал, и веревка, связь, сплетение тянется за ним — это денежки отдельных людей, суммы, которые связаны воедино. Сама можешь подумать, что произойдет, если капитал-слон так рванется, что порвутся наши связи.

— Я готова перейти с тобой хотя бы в подвальную квартиру, — сказала Ирма.

— Хорошо, — ответил Рудольф, — но и там надо одеваться и есть. К тому же я, возможно, не хочу переходить в подвал, если есть другой выход.

— Тем лучше, — сказала Ирма.

— Кому лучше, а кому — хуже, — сказал Рудольф. — Я, быть может, я говорю только — быть может, ибо все — голое предположение, так сказать, мечта и поэзия, не реальность, а лишь предполагаемые обстоятельства, если можно так сказать, понимаешь, — так вот я, быть может, чтобы спастись, чтобы выбраться из жизненной трясины, приду к решению снова жениться, взять богатую жену, конечно, не по любви, а просто из коммерции…