Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

Итак, времени теперь не хватало совсем, с утра до вечера приходилось куда-то спешить или возвращаться, спеша откуда-то, а когда не нужно было уходить и возвращаться, тогда приходилось зубрить. Муж должен был видеть, на что способна Ирма ради любви: из-за любви она порой одерживает временные победы над своей любовью и поступает как разумный человек, который и не знает, что такое любовь. Она готова принести жертву, когда на карте стоит их будущее и совместная жизнь.

Однако учиться стало труднее и сложнее, чем когда она жила в бобыльской хибарке. Тогда все тяготы и нервное напряжение были просты и понятны, теперь же необходимо было их как бы растолковать себе, объяснить и рассудить. Особенно трудно было углубляться в учебные пособия, ибо, кроме них, было много иных интереснейших вещей, которых прежде не бывало. Ирма частенько ловила себя на том, что смотрит в пустоту, будто вокруг совершенно ничего нет. Глаза читали строчки, а мысли бежали между строк, бредили любовью, которая была и которая должна прийти снова. Не вечно же будут эти курсы и зубрежка, когда-нибудь вернется к ним любовь. Так или иначе, но к весне Ирма освободится от всякой колготы, и тогда они поедут в деревню, как говорит муж, — поедут туда, где посреди цветущего луга, между зеленеющих деревьев и кустов стоит музей их любви.

До тех пор они будут жить, как многие или как все, — муж сказал, как все: мужчины сами по себе, женщины сами по себе, будто нет на свете любви или будто она никого больше не влечет. И у него, и у нее появляются свои заботы и интересы, свои знакомства и занятия. Лишь время от времени они приходят домой отдохнуть от жизни, так сказать, перевести дух, и тогда возникает любовь, немножко любви, ведь совсем без любви нет и жизни.

XVIII

В своей жизни, работе или учебе Ирма встречалась чаще всего с молодыми людьми своего возраста, и все с такими, чье будущее и цель жизни состояли в том, чем они занимались. То были люди, подобные Ирме до ее супружества, когда она искала места, чтобы хоть как-то содержать себя и чтобы можно было учиться дальше, занять более прочное положение в жизни. Поскольку же теперь Ирма заняла прочное положение, ее работа и занятия были как бы игрой и времяпрепровождением по сравнению с тем, что делали другие. Это чувствовала она сама, чувствовали и другие, которые уже заранее завидовали ей, их будущей конкурентке при получении места, потому как место скорей всего достанется этой барыньке — из-за связей, — а не им, голодным, для которых это вопрос жизни; ей же нужно будет работать только для развлечения, «шика» ради. Догадываясь о таких предположениях, Ирма готова была твердить каждому молодому человеку, девушке или бедствующей госпоже, твердить снова и снова, каждый день, чтобы они не завидовали ей, не боялись ее, она в поисках места не станет состязаться с ними и не использует связей своего мужа. Напротив, если они хотят, она может попросить своего мужа, чтобы он помог подыскать место тем, кто очень в этом нуждается. Да, скорей всего она поступила бы именно так, нежели пыталась бы обскакать своих коллег в поисках места.

И, словно догадываясь о ее мыслях, бедствующие молодые люди и девушки стали сближаться с нею, будто она тоже была из тех, кто учится, чтобы как-то существовать. Некоторые из молодых людей и девушек с видимым удовольствием заговаривали с ней, хотя разговор между нею и ими бог весть почему не клеился, словно они по развитию и по условиям жизни были чужды друг другу. Но в глубине их души или натуры, видимо, таится какое-то родство, которое влечет их друг к другу, — порой думала Ирма. Нечто такое, что было у нее с мужем, в которого она влюбилась с первого взгляда. Да, теперь Ирма уже верила, что она влюбилась в Рудольфа — и он в нее тоже — с первого взгляда; не так чтобы совсем влюбилась, но немножечко все же, а то, что пришло потом, было не что иное, как развитие первого сокровенного и неизъяснимого чувства.

Однако потом произошло нечто, разрушившее в Ирме все ее прекрасные надежды и мысли. К ней подошла молодая девушка, особенно симпатичная ей и, видимо, тоже из деревни; говорила она открыто и прямодушно, словно имела дело только с добродетелью и дружбой. Слушая ее, Ирма вспоминала свою собственную доверчивость к людям, за которой последовали разрыв с Рудольфом и, наконец, любовь и супружество. Ирма вообще не могла что-либо мерить иным, нежели собственной своей жизнью и любовью.

— Разрешите, госпожа, я сяду рядом с вами? — спросила девушка, и лицо ее покрылось стыдливым румянцем.

— Пожалуйста, барышня, — ответила Ирма, намеренно называя девушку «барышней» — в ответ на «госпожу».

Девушка села и покраснела еще сильней, сказав со смехом, как бы извинения ради: