Хранитель детских и собачьих душ

Эдгару Блэквиллу и так не моглось после вчерашней попойки, но, тащась на слабых ногах за своей матерью, он и вовсе скис, – хорошо, его поддерживал под руку Сторнер. Мамаша Блэквилл в тяжелом муаровом платье дышала жарко, словно топка, и пот оставлял дорожки сквозь пудру на щеках. Ее компаньонка пыталась жаловаться, но на нее цыкнули. Сторнер согнал со скамейки бедно одетых горожан и усадил своих хозяев, а сам отправился снять номер в гостинице. Два часа у него ушло на бесконечные поиски – гостиницы и постоялые дворы оказались забиты до самых чердаков, хорошо еще, что подвернулась немолодая супружеская чета, из чиновников, согласившаяся уступить пару комнат на ночь (при этом заломив за ночлег несусветную цену). Но выбирать не приходилось. К тому времени, когда управляющий вернулся с докладом, мистер Блэквилл самым жалким образом лежал, повалившись на Гертруду, которая сама пребывала в плачевном состоянии из-за жары, гнева своей повелительницы и ужасного своего платья в рыжую строчку, – всякий проходящий сброд окликал ее «несушкой-пеструшкой». Мамаша Блэквилл тоже готова была упасть в обморок, но силы ей придавало сознание собственной значимости и праведное негодование. Препровожденная в свою комнату, она умылась, распорядилась насчет обеда и прилегла на минутку («Господи, силы у меня уже не те, что раньше!»), но затем велела подавать коляску – ехать на квартиру к внучке. Предусмотрительный Сторнер оказался начеку: мэм, я уже ездил по указанному адресу, и хозяйка пансиона сказала, что мисс Мэри уже месяц как съехала, мэм. Куда она переехала – про то не сказывала, так что, мэм, незачем туда ехать.

Мистер Блэквилл, несмотря на болезненное состояние, почел за лучшее поскорее убраться подальше от матери, хорошо зная, какова она в гневе. Конечно, пить он не пил, это нет, иначе не избежать ему немедленной взбучки; он укрылся на ярмарке, затерялся в толпе, шатался здесь и там, наблюдал за тем, как господа в забаву швыряют мячи в прибитые на картонный щит стаканы, чтобы выиграть безделушку для своих милых спутниц; торговался с лошадиными барышниками, не для того, чтобы купить, а просто из удовольствия поторговаться; посмотрел «самого большого в мире аллигатора», обезьян, дрессированных собак, «живые картины» и обычный набор балаганных уродцев: женщину с бородой, карликов, юношу с чешуйчатой кожей рептилии и старика с тремя руками (лишняя рука росла из живота выше пупка и казалась игрушечной, до того была мала, или же рукой ребенка).

Блэквилл, глядя на эту ручонку, вспомнил о своем сыне, потом о жене-покойнице… Жанетта назвала его Патриком в честь своего героического прадеда, павшего в одной из войн. А он-то хотел назвать сынишку Джоном! Жена даже многим черномазым давала другие имена, взять хоть ту кухарку, как ее… да, Вивиана. Вначале-то она была вовсе даже не Вивиана.

Эдгар с удивлением посматривал на людей вокруг, недоумевая, зачем те явились сюда. Он постепенно осознавал, что долгие годы прожил в своем поместье почти безвыездно, – добрая Жанетта заменяла ему весь мир, и что ему весь этот балаган! Кривые зеркала, клоуны, маски… Ему стало горько, направился было в ближайший кабак, но вездесущий Сторнер перехватил его и повел домой – пора собираться на вечер к мэру.

Бекки стояла на вершине холма, насквозь мокрая от пота. Платье облепило ее стройное тело, а знойный ветер трепал волосы. Руки девочки упирались в бока, на лице застыло выражение непреклонной решимости. Песок у ее ног волновался, вздувался и опадал, точно ворочающееся животное. Еще одно, очередное, содрогание – и из песка неким странным растением потянулась серая кисть человеческой руки с фиолетовыми длинными ногтями. Пальцы согнулись и подгребали песок – рука искала твердой опоры, чего-то, за что можно уцепиться. Песок вздрогнул – и сквозь белую крупу проросла вторая рука, такая же безобразная, как ее сестрица. Эта рука попыталась пощупать воздух, но не преуспела; затем руки пришли к соглашению и разом легли на песок, словно пожухшие пальмовые листья. Вслед за тем из песка выступило нечто багровое, пестрящее черными и серыми пятнами, похожее на человеческую голову, перемазанную в пепле, а более всего – на одну из деревянных масок, которые часто видела Бекки в доме у старика Сола. Страшилище выбиралось из песка долго и упорно; казалось бы, Бекки должна испытывать страх, панический ужас… Нет! Даже близко не так. Все что угодно: усталость, раздражение на свою глупую родственницу, саднящую боль в исцарапанных руках, удовлетворение от содеянного и легкое любопытство. Только не страх.

– Должно быть, у меня вовсе нет сердца, – подумала она, – иначе сердце просто выпрыгнуло бы из моей груди и зарылось в землю, как крыса.