Хранитель детских и собачьих душ

Подготовка к церемониалу началась ближе к вечеру: пока Мамаша Блэквилл и ее «генеральши» возились с платьями наверху, притачивая к подолу оборки, меняя форму рукавов на современный манер, украшая лиф тончайшими кружевами, внизу, в людской, точились ножи, заострялись деревянные колья, придирчиво осматривались предназначенные в жертву домашние птицы, а в соседнем поместье «Красный лис», где властвовал спесивый Холден Трой, заботливые руки кормили, расчесывали и протирали мокрой губкой годовалого черного козла, предназначенного через несколько часов к превращению в судорожно дергающийся, истекающий алым соком кусок мяса, разрываемый алчными пальцами.

Мамаша Блэквилл (наверху). Осторожнее, дуреха, с иглой, сядь ближе к свету! Подумать только, какие тонкие кружева, того и гляди растают, как взбитые сливки! Ну да я этой особе все скажу, будьте покойны, раз отец за ней не смотрит, придется мне, старухе, учить бесстыдницу уму-разуму. А этого мерзкого газетчика…

Енох (внизу). Оставь эту, Молли! Пестрая – прекрасная несушка, не дело – разорять свой дом. Бери вон ту, колченогую, ей все равно супа не миновать, не птица, а так, одно лишь название!

Мамаша Блэквилл (наверху). Самое верное средство – говорят старые люди – молитвы и строгое поведение. Самое лучшее от ветра в голове – труд. И снова: труд! Я-то еще в невестах ходила, а и не знала, что такое сон – вечно по хозяйству, всегда с делом! И за кухней приглядывала, и уборка в доме – глаза и руки никогда не бездельничали!

Соломон (внизу). Неладно дело, говорю вам – старик совсем из ума выжил, требует, чтобы его в носилках тащили. Не иначе кто-то тайком носит ему виски; дознаюсь – шкуру спущу! На сей раз Олоферна брать с собой не следует.

Енох. И как же мы ввосьмером-то? Мамаша Блэквилл еще, пожалуй, и Вивиану с собой в город прихватит, так и вовсе семеро останемся.

Соломон. Не в первый раз такое случается. На моей памяти уже происходило нечто подобное, тридцать лет назад, в день смерти доброго мистера Лаки.

Енох. Не нужно об этом говорить. Забот хватает – пора избирать новую мамалои – Ева тяжела, ей скоро рожать.

Соломон. Зря не болтай, работай. Завтра трудный день.

Мамаша Блэквилл. Кто бы он ни был, этот человек, посмевший одурачить нашу Мэри, я ему спуску не дам! Имя Блэквиллов хоть что-то да значит в наше время! Мой покойный Гарри, земля ему пухом, был в числе строителей Растона. Его улицы и площади еще помнят Гарри Блэквилла, и пускай меня черти заберут (прости, святая Мария!), если я позволю глумиться над нашим именем. Герти, не порви кружева!

* * *

Ранним утром – небо еще не сбросило темную шкурку, но звезды уже начали гаснуть, – из дальних далей пришли темные, важные, набухшие соленой океанской водой тучи, но спохватились – что им делать в такой глухомани? – и последовали дальше, чтобы пролиться дождем где-нибудь в Мидлтауне. Крокодилы на болотах задумчиво крякали, призывая к порядку непоседливый молодняк, кошки на чердаках вслушивались в утреннюю тишь, усами-антеннами телеграфируя призрачным существам, заселяющим равнины Луизианы, сведения исключительной важности, а на полке сенного сарая неподалеку от господского дома Блэквиллов ворочалась без сна четырнадцатилетняя девочка. В ее душе бушевали ураганы и содрогалась земля, молнии танцевали, сверкая, как столовые ножи, и острые клыки ночных тварей разрывали людей на куски. Бекки нестерпимо страдала от того, что ей запретили присутствовать на завтрашнем празднике. Хотя она достаточно взрослая, чтобы быть там, и даже – кто знает! – ее могли бы выбрать следующей мамалои. Она молода, сильна и сметлива. «Дурные наклонности», – сказала бабушка. На полках в чулане уйма банок с вареньем – никто бы и не заметил! Многие банки закрыты несколько лет назад. Все равно варенье некому есть – кроме крошки Патрика, детей в господском доме нет, а он слишком мал. Надо же было такому случиться, что стул под ней пошатнулся, и банка выскользнула у нее из рук! Вивиана пришла в ярость. На глазах у дворни она вывела внучку во двор (за ухо, как последнюю соплячку!) и исполосовала ей всю задницу вожжами. Боль от зудящих ран не так тревожила Бекки, как жгучий стыд, что с ней поступили таким образом.

Ничего, она им всем еще покажет! Отплатит всем ухмыляющимся черномазым! А бабушке своей – поцелуй ее гадюка! – она еще устроит сюрприз. Бекки размечталась, как соберет кусочки ногтей или волосы с ее гребня и нашлет на Вивиану злую лихорадку, чтобы ее кости сделались мягче палых листьев, а кожа горела огнем! Бекки знала кое-какие специальные приемы и кое-что даже пробовала делать, весьма небезуспешно: взять хотя бы тот случай, когда она выдрала зуб у самого крупного аллигатора в окрестностях, усыпив его, или заставила кур ходить строем, будто на параде – вот умора! Правда, ей здорово досталось в те разы, но Соломон поглядывал на девчонку с симпатией – умница, хоть и шалунья!