Хранитель пчел из Алеппо

Позже мама сказала, что увидела в нем реинкарнацию своей сестры. Так возобновилась дружба между семьями, с реки и банки меда. Загадочная сила, которую я в полной мере не понимал, привела в мою жизнь кузена, позволила ему найти меня, сидящего у реки безо всякой надежды на будущую карьеру. И с того момента моя жизнь навсегда изменилась. Юаньфэн. Вспышка среди красной жары в глазах моей матери.

Я три раза прогнал в мыслях это воспоминание, повторяя слово «юаньфэн», пока в конце концов не уснул.

Проснулся я среди ночи от крика и свиста в небе, темноту вспорол взрыв бомбы. Я рывком сел, мигом вспотев. Сердце гулко билось в груди, темнота пульсировала. Сквозь простыню я видел слабое очертание окна, струившийся внутрь лунный свет. Среди темноты я выловил лицо Афры и вспомнил, где я. Дотянулся до ее руки. Здесь не было бомб. Мы не в Алеппо. Мы в безопасности старой школы, в Афинах. Пульсация в голове угасла, но крик не прекратился. Через несколько секунд он все же стих, но появились другие звуки, шедшие из других комнат: отчаянные всхлипы, скрипящие половицы, шаги, шепот, смех. Казалось, смех шел со двора – смеялась женщина.

Я вышел из палатки, потом из классной комнаты и ступил в длинный коридор.

В дальнем конце маячила перед окном женщина, шлепая сланцами по мрамору и глядя в пол. Она замерла, вздрогнула, снова пошла, как заводная игрушка. Я приблизился, на секунду замешкавшись, затем положил ладонь ей на руку – хотел успокоить, спросить, нуждается ли она в помощи. Но когда женщина подняла голову, я понял, что она спит. Она смотрела будто бы сквозь меня распахнутыми глазами, в которых сверкали слезы.

– Когда ты вернулся? – спросила она.

Я не ответил. Насколько я знал, нельзя будить лунатика, иначе он может даже умереть от потрясения. Я оставил женщину в коридоре, блуждать в ее личном кошмаре.

Снова раздался смех – пронзительный, внезапный, нарушивший сонную тишину. В одном из верхних классов кто-то храпел, в другом – плакал ребенок. Я последовал за звуком вниз по лестнице и вышел во двор, с удивлением обнаружив, сколько людей не спит. Было часа два ночи. Я сразу же заметил компанию мальчишек и девчонок в углу: они сидели на деревянных стульях под лестницей и передавали по кругу бумажный пакет, вдыхая содержимое.

Мы встретились взглядом с одной из девочек. Что-то с ней было не так: зрачки ее сильно расширились, отчего глаза казались черными. На земле неподалеку сидели двое мужчин, прислонившись спиной к стене, и курили. На подиуме, вероятно бывшем когда-то сценой, двое парней пинали мяч в свете прожектора. На входе во двор трое мужчин вели оживленную беседу: смуглее меня, они говорили на другом диалекте арабского. Один толкнул другого в плечо, а третий вступился, разводя их по сторонам. Он повысил голос, снял тяжелую дверь со шпингалета, и все трое удалились.

Дверь захлопнулась с металлическим грохотом, пронесшимся по двору. Передо мной оказалось огромное синее сердце, изображенное на створках, с красными крыльями по обе стороны. Из плоской верхушки вырастал остров с пальмой и желтым солнцем. В свете прожектора казалось, что сердце пульсирует на фоне прохладно-зеленых стен старой школы.

Позади вновь раздался смех. Я отвернулся от рисунка. В дальнем конце двора на шезлонге под бельевой веревкой я и увидел смеющуюся женщину.

Она была молодая и темнокожая, с африканскими косичками, собранными в высокий хвост. Подойдя, я заметил, что сквозь ее белый топ сочится молоко. Женщина поймала взгляд и, словно защищаясь, скрестила руки на груди.

– Они забрать ее, – сказала она по-английски.

– Кого забрали?

Сперва она не ответила. Ее взгляд заметался по сторонам.

– Я не жить здесь. Иногда приходить по ночам, чтобы в безопасности.

Когда я сел на землю рядом с женщиной, она повернулась ко мне и показала руку. Там было множество мелких круглых ранок.

– Моя кровь, – сказала она. – Ее отравить.

– Кто это сделал?

– Я быть в комнате, а он пытаться убить меня. Схватить за голову и ударить об пол. Не могла вздохнуть. Я и сейчас не дышать. Мертва.

Все же ее глаза были полны жизни.

– Хочу ехать в Германию. Или в Данию, – сказала она. – Нужно уехать отсюда. Непросто, ведь Македония закрыть границу. Афины – это центр. Все приезжают сюда, чтобы ехать дальше. Но люди оставаться здесь. – Женщина заволновалась, между ее бровями пролегла глубокая морщина. – Здесь люди умирать медленно, изнутри. Один за одним, люди умирать.

Меня затошнило. Я уже жалел, что подошел к этой женщине с сочившимся из грудей молоком и отравленной кровью.

Парни, игравшие в футбол, ушли, стало тише. Свет от прожектора падал на пустую сцену. Двое мужчин все еще курили, но ребята под лестницей разбрелись. Осталось только двое мальчишек, уткнувшихся в телефоны, на их лица падал свет от экранов.

– Мне говорить, нужно пить много воды, для крови, но я мертва. – Женщина ущипнула себя. – Я как мясо. Понимаете, сырое мясо? Мертвое мясо. Меня едят.

Она показала свои шрамы. Я не знал, что и сказать. Хорошо еще, что женщина перестала на какое-то время смеяться. Но вскоре тишина стала даже раздражать.