Хранитель пчел из Алеппо

Меня окружают чьи-то вещи: вот висит пальто, а на полу стоят ботинки. В углу приютился пылесос. В помещении тепло, надо мной – водонагреватель. Слева, в конце коридора, замечаю марокканца. Он подходит ко мне и молча предлагает руку. Старик ничего не говорит, хотя у него угрюмое лицо. Отводит меня в спальню. Афры там нет, постель уже заправлена, абайя пропала с вешалки. На тумбочке с моей стороны кровати лежит чудесный эскиз с изображением пасек: далеко-далеко простирается поле, повсюду расставлены ульи, восходит солнце. Жена даже нарисовала нашу кухню и палатку, где мы любили обедать. Цвета подобраны неверно, линии грубые и прерывистые, но картинка словно живая. Она дышит: мне кажется, я слышу жужжание пчел. Далеко в поле растут черные розы, их цвет перетекает в небо.

Марокканец усаживает меня на кровать, развязывает шнурки и снимает ботинки, занося ноги на постель. Я прижимаю рисунок к груди.

– Где Афра? – спрашиваю я.

– Не волнуйся, все в порядке, она внизу. С ней Фарида.

– Кто такая Фарида? – спрашиваю я.

– Женщина из Афганистана.

Марокканец уходит и возвращается со стаканом воды. Подносит его к моим губам, и я выпиваю все без остатка. Затем старик поправляет под моей головой подушки, закрывает шторами окна и велит отдохнуть. Он захлопывает дверь, оставляя меня в темноте.

Я вспоминаю переулки, топот бегущих ног и красную футболку Мухаммеда, но тело тяжелеет, ноги и руки – словно каменные. В глазах появляется жжение, и я закрываю их.

Просыпаюсь в темноте. Слышу смех: он проносится среди черноты звоном колокольчиков. Я спускаюсь в гостиную, где постояльцы играют в домино. Среди них Афра – склонилась над обеденным столом, где балансируют шесть фишек домино, стоящих в ряд. Уверенным движением она сосредоточенно пытается поставить седьмую. Все кругом затаили дыхание и наблюдают. Она замирает, встряхивает ладони и снова смеется:

– Ладно, я сделаю это! Сделаю! Смотрите!

Впервые за многие недели я вижу, чтобы она с кем-то говорила, впервые за многие месяцы голос Афры наполнен весельем и светом.

Марокканец замечает меня в дверном проеме.

– Старый хрыч! – кричит он по-английски, его глаза блестят. – Иди поиграй-ка с нами. Я сделаю тебе чай.

Придвигает мне стул и подводит к нему, положив руку на плечо, потом скрывается в кухне.

Другие постояльцы переводят на меня взгляды, кивают или здороваются, но их внимание сосредоточено на Афре и домино. Жена выпрямляет спину, ее руки слегка трясутся, и я вижу, что она чуть повернула ко мне голову. Афра ставит фишку слишком близко к предыдущей, и все рушится.

Люди смеются, подбадривают ее или вздыхают от огорчения. Афганка собирает фишки и пододвигает к себе. Она отлично играет. Когда с чаем возвращается марокканец, женщина уже поставила в ряд пятнадцать фишек: она считает вслух для Афры, сидящей рядом.

Я пью слишком сладкий чай, потом звоню в клинику, чтобы сообщить об исправленных документах и записать жену на прием к врачу.

Наступает ночь, и я собираюсь пойти лечь в кровать вместе с Афрой. Иду за ней вверх по лестнице, стараясь не смотреть на дверь в конце коридора. Спальня Диоманде снова открыта, парень стоит к нам спиной и глядит в окно. Сквозь футболку проступают очертания крыльев. Диоманде поворачивается, будто знает, что я смотрю на него.

– Спокойной ночи, – с улыбкой говорит он. В руке парень держит фотографию. Поднимает ее – показать мне. – Вот моя мама, а это – мои сестры.

Женщины на снимках улыбаются, демонстрируя крупные зубы.

В спальне я помогаю Афре раздеться и ложусь рядом с ней.

– Ты хорошо провела день? – спрашиваю я.

– С тобой было бы лучше.

– Знаю.

Слышу голос мальчика, крикнувшего что-то на арабском. Кажется, звук идет из спален, но я знаю, что там нет детей, если только сегодня не приехали новые постояльцы. Похоже, кричат в саду.

– Что ты делаешь? – спрашивает Афра.

Я стою возле окна, всматриваясь в темный двор.

– Разве ты не слышишь? – спрашиваю я.

– Это просто телевизор, – говорит Афра. – Внизу смотрят телевизор.

– Не это. Кто-то зовет по-арабски.

– И что говорят?

– Сюда! Сюда!

Я прижимаюсь лицом к окну. Насколько мне видно, двор пуст: кроме вишневого дерева, мусорных корзин и лестницы, там никого и ничего нет.

– Ложись спать, – зовет меня Афра. – Закрой глаза и попытайся ни о чем не думать.

Я делаю, как она говорит. Ложусь рядом с ней и ощущаю тепло ее тела, вдыхаю аромат роз. Закрываю глаза, отгораживаясь от жены и темноты, но снова слышу голос ребенка, голос Мухаммеда. Я узнаю его, он поет колыбельную, и это напоминает мне о Сами. Закрываю ладонями уши, но в них все равно льется

песня

сверчков встречала нас, когда мы приехали на Марсово поле[8]. Вдоль главной улицы, ведущей к центру Афин, тянулись поручни из кованого железа.

Я не переставал думать о Мухаммеде. Мне казалось, он зовет меня, но это всего-навсего были звуки города. Мы шли вперед – следом за Нейлом. Возможно испытывая чувство вины, он предложил нести наши сумки: накинул на одно плечо мой рюкзак, а на другое – Афры. Перед выходом из школы парень поменял наши старые сумки на рюкзаки и выдал термоодеяла.