Хранитель пчел из Алеппо

В свете огня сверкали ее темные глаза с пожелтевшими белками. Я видел в лице этой женщины мягкость и целостность, что проявлялось и в мимике, и в движениях рук, но мне хотелось убежать прочь, чтобы ничего не знать. В голове накопилось слишком много мыслей, там не осталось места. Мокрые пятна на майке так и бросались мне в глаза, на левой груди пятно было больше, словно сочилось само сердце. Я отвел взгляд.

– Вы не сможете уехать отсюда. Понимаете? – сказала женщина.

Я ничего не ответил, думая о Мухаммеде. Увидев среди деревьев тех мужчин, я снова стал задаваться вопросами. Может, кто-то забрал мальчика? Заманил его или схватил ночью, пока он спал?

– Видите ли, границу закрыли, – проговорила женщина. – Люди прибывать, уезжать немногие, но я не могу вернуться. Я мертва. Хочу уехать, хочу найти работу. Никому я не нужна.

Под деревом мужчина разговаривал с девочкой – лет одиннадцати-двенадцати, но по манере держаться выглядела она старше. Было в ее позе что-то нарочито сексуальное.

– Знаете, почему Одиссей совершать свое путешествие? – спросила меня женщина, толкнув в бок.

Меня разозлило, что она никак не замолчит. Я мельком глянул на нее, а когда повернулся – мужчина с девочкой исчезли. Мне стало дурно.

– Он плыть с Итаки в Калипсо и еще бог знает куда – и все для чего?

Женщина говорила с напористостью, прислоняясь ко мне и сдавливая колено, если я отвлекался.

– Не знаю, – сказал я.

– Чтобы снова обрести дом.

Она замолчала, возможно уловив мое нежелание общаться. Просто сидела, сложив руки на коленях. Женщина выглядела безумной – с распахнутыми, всегда настороженными глазами. Как я ни старался, но не мог отгородиться и притвориться, что ее здесь нет.

– Как вас зовут? – спросил я.

– Анжелика.

– Это греческое имя.

– Да. Оно означает «ангел».

– Откуда вы?

Женщина снова занервничала, услышав этот вопрос. Она подняла с земли одеяло, накинула на плечи и ушла в темноту ночи, подбирая что-то по пути.

Я лег рядом с Афрой, но не мог уснуть. Далеко за деревьями слышались странные вопли – может, лис, кошек или людей. У подножия статуи по-прежнему сидел мужчина. В свете догорающего костра на его руках были видны царапины. Красные отметины, будто оставленные зверем.

Хотя сон не шел, я крепко зажмурился. Мне не хотелось ничего видеть или знать.

Утром, после молитвы, Марсово поле превратилось в игровую площадку. На землю падали солнечные лучи, проникая сквозь кроны деревьев, – изумрудный купол, напомнивший мне об Анжелике, которая сидела здесь прошлой ночью в зеленой косынке. Среди беженцев прохаживались местные жители: старухи с сумками разносили по кругу еду.

Я обратил внимание на молодую мамочку, сидевшую на одеяле, в небрежно наброшенном на волосы небесно-голубом хиджабе. На руках она держала крохотного младенца, вероятно нескольких недель от роду, – ручки и ножки, торчащие из одеяла, напоминали веточки. Будто мать качала на руках мертвое существо: разум уже понимал это, а тело – нет. Рядом опустилась на колени пожилая гречанка, помогая матери покормить ребенка молочной смесью из бутылочки, но малыш отказался от еды. Старуха бросила попытки, налила большой стакан сгущенного молока и положила на бумажную тарелку шоколадного печенья, передавая молодой женщине и призывая ее поесть. Когда та замешкалась, гречанка прислонила к ее рту стакан.

– Pies to olo – все до дна, – сказала старуха, сперва на греческом, потом на английском.

Та поняла ее и выпила все большим глотком, затем протянула стакан для добавки. Старуха налила еще, протерла ладони женщины детскими салфетками и намазала кремом. Глаза у мамочки были печальными, синими, как море, и далекими.

– Красавица Маша, – сказала старая женщина и поцеловала ребенка в лоб.

Маша. Значит, девочка. Меня поражало, с какой легкостью общались эти женщины, используя минимум слов. Наверное, гречанка часто приходила сюда и они хорошо знали друг друга.

– Den echies gala? – спросила старуха. – Еще молока?

В ответ мамочка прижала ладонь к груди и покачала головой.

– Ochi, – сказала женщина. – Нет.

Я снова заметил у подножия статуи мужчину. На коленях у него лежала гитара – прекрасный инструмент, чем-то похожий на лютню. Он тронул струны и заиграл. Из деревянной камеры разлилась мелодия, отдавая мягким эхом, – она принесла с собой гармонию, напоминая грибной дождик среди солнечного дня.

Нахмурившись, мужчина прервался и стал оттачивать мелодию. Через некоторое время он положил инструмент у ног и скрутил сигарку. Я сел рядом с ним в тени статуи. Даже среди тишины лицо его было теплым и доброжелательным.

– Доброе утро, – сказал он на фарси глубоким и мелодичным голосом, под стать музыке.

Предложил мне только что скрученную сигарку.

– Нет, спасибо, – ответил я по-арабски. – Не курю.

Мы оба рассмеялись от нелепости ситуации: встретились двое в Греции, один говорит по-арабски, другой на фарси.

– Говоришь по-английски? – спросил я.

Глаза мужчины засветились.

– Да! Не очень хорошо, но да! Слава богу, мы нашли общий язык!

У моего собеседника было отличное чувство юмора, он словно не говорил, а пел.

– Откуда ты? – спросил я.