Хребты Безумия

Намного меньше тревожили меня смутные россказни о воплях и завываниях, якобы постоянно несущихся над бесплодной, жестоко продуваемой ветрами долиной у подножия известнякового утеса; о зловонии, непременно царящем на кладбище после весенних дождей; о какой-то барахтающейся под ногами и пронзительно визжащей белой твари, на которую однажды ночью в безлюдном поле будто бы наступил конь сэра Джона Клэйва; о слуге, спятившем с ума после того, как он средь бела дня увидел в приорате нечто чудовищное. То были совсем уж затасканные, заурядные небывальщины, а я в то время числил себя в убежденных скептиках. Трудней было отмахнуться от рассказов об исчезавших из поколение в поколение крестьянах, хотя и они не заключали в себе какого-то особого мистического смысла, если иметь в виду жестокость средневековых обычаев. Чрезмерное любопытство посторонних лиц в ту пору частенько наказывалось смертью, и, думается, не одна отрубленная голова была выставлена тогда напоказ на древних, а ныне сравненных с землей бастионах вокруг Эксхемского приората.

Некоторые легенды были чрезвычайно колоритны и даже порой заставляли меня сожалеть, что в молодости я слишком поверхностно изучал сравнительную мифологию. Среди них, например, имелось поверье, будто каждую ночь целый легион бесов в образе летучих мышей справляет в приорате колдовской шабаш. Но самым живописным из всех было драматическое повествование о крысах — о целой прорве омерзительных тварей, которые в панике бежали из замка через три месяца после ночной трагедии, следствием которой явилось вечное запустение поместья; об этом полчище гнусных, прожорливых зубастых хищников, которое смело все на своем пути, пожрав кур, гусей, кошек, собак, свиней и даже двух несчастных крестьян, прежде чем истощилось их злобное неистовство. Вокруг предания об этой незабываемой армии грызунов сложился целый цикл преданий, ибо разошлось оно по всем окрестным селениям и дворам, потянув за собой длиннейший шлейф страхов и проклятий.

Таков был свод крестьянских легенд, плотно окруживших меня, когда с упрямством пожилого человека я торопил своих людей с завершением реставрационных работ. Однако ни в коей мере не следует считать, будто эти россказни уже определили к тому времени мой психологический настрой. Тем более что, с другой стороны, я слышал постоянные хвалы моему усердию и был всемерно поощряем в своих усилиях капитаном Норрисом и любителями древности, которые неизменно окружали меня и во всем помогали мне. Когда же через два года здание было полностью восстановлено, я осмотрел его громадные залы, обшитые панелями стены, сводчатые потолки, окна с узорными средниками, широкие лестницы — осмотрел с законной гордостью, полностью вознаградившей меня за непомерные расходы. Каждая примета Средних веков была искусно воспроизведена, а заново отстроенные части здания чудесно гармонировали с первородными древними стенами и фундаментами. Обиталище моих отцов вернулось к жизни, и я смотрел в будущее с надеждой избавиться наконец от дурной славы моего рода, столь печально завершавшегося на мне. Мне захотелось поселиться здесь навсегда и тем доказать, что де ла Поэры (поскольку я снова принял прежнее написание нашей фамилии) отнюдь не имеют привычки обращаться в бесов. Мой душевный комфорт в значительной мере поддерживался еще и тем обстоятельством, что, хотя внешне Эксхемскому приорату был возвращен средневековый облик, интерьер его, по сути дела, был полностью обновлен, а потому, естественно, свободен как от древних зубастых тварей, так и от призраков.

Как сказано выше, вселение в замок состоялось 16 июля 1923 года. Мое домашнее окружение состояло из семи слуг и девяти котов, причем к последним я испытывал особую нежность. Старшему из них, по кличке Ниггер, исполнилось семь лет от роду. Он прибыл сюда вместе со мной из нашего дома в Болтоне, в штате Массачусетс; остальных же пушистых красавцев я набрал уже здесь, пока, ожидая окончания реставрационных работ, проживал в доме капитана Норриса. Первые пять дней жизни на новом месте прошли в удивительном покое. Большую часть времени я использовал для систематизации сведений о нашем древнем роде. Теперь я располагал некоторыми весьма обстоятельными свидетельствами о финальной трагедии и бегстве из замка Уолтера де ла Поэра, что и составляло, по моим предположениям, содержание наследственного документа, сгинувшего при пожаре в Карфаксе. Получалось, что мой давний предок был обвинен — и не без оснований — в убийстве почти всех своих домашних, за исключением четверых верных слуг. Он убил их спящими примерно через две недели после некоего сделанного им ужасного открытия, потрясшего его до глубины души и в корне изменившего весь образ его жизни; но открытием своим он не поделился ни с одним человеком, кроме четверки слуг, которые во всем ему помогли, а впоследствии вместе с ним бежали из страны.