Хребты Безумия

Отец мой умер в 1904 году, не оставив, как и дед, никакого завещания ни мне, ни единственному своему внуку и моему сыну — десятилетнему Альфреду, к тому времени потерявшему мать. Но именно этому тогдашнему малолетке суждено было в дальнейшем представить в новом свете историю нашего рода — я смог обогатить его память всего лишь некоторыми шутливыми предположениями касательно нашего семейного прошлого; он же взамен сообщил мне чрезвычайно любопытные легенды о наших предках, после того как Первая мировая война привела его в 1917 году в качестве офицера авиации в давно покинутую нами Англию. Выходило, что нынешний род Делапор в былые времена обладал весьма занятной историей — и, похоже, историей со зловещим привкусом. Друг моего сына, Эдвард Норрис, капитан Королевского воздушного флота, живший по соседству с нашим наследственным имением в Анчестере, рассказал о кое-каких местных суевериях, которые, впрочем, ввиду совершенной их дикости и неправдоподобности, могли бы прельстить разве что немногих романистов. Сам Норрис, конечно, относился к ним безразлично, но моего сына они немало позабавили и послужили недурной начинкой для его писем ко мне. Именно этот причудливый клубок легенд и привлек в конце концов мое внимание к давно забытому заокеанскому наследству, побудив меня вновь приобрести и восстановить родовой очаг; однажды Норрис показал Альфреду имение во всем его живописном запустении и предложил купить его по весьма сходной цене, благо тогдашним владельцем этих руин являлся его родной дядя.

Эксхемский приорат я купил в 1918 году, но почти тотчас же, после возвращения с войны сына, ставшего инвалидом, был вынужден отложить все планы его реставрации. В течение двух следующих лет я не мог жить ничем иным, как заботами о сыне, ради чего мне вскоре пришлось оставить на партнера ведение всех своих дел. И только в 1921 году, окончательно лишившись родных мне на этом свете людей, утратив интерес к жизни и став заурядным удалившимся отдел немолодым предпринимателем, я решил посвятить остаток своих дней вновь обретенному имению. Приехав в декабре того года в Анчестер, я был встречен с распростертыми объятиями капитаном Норрисом, полнотелым любезным молодым человеком, тотчас же охотно предавшимся воспоминаниям о моем сыне, и заручился его помощью в разработке собственных замыслов, а также в сборе всяческих разрозненных сведений, которые могли бы оказаться полезными в ходе реставрации здания. Эксхемский приорат я осмотрел без особых эмоций, увидев в нем лишь хаотическое нагромождение средневековых руин, давно лишившихся междуэтажных перекрытий — сохранились лишь каменные стены стоящих по краям башен, покрытые лишайниками и утыканные множеством грачиных гнезд.

По крупицам, камень за камнем, восстановив в своем воображении облик древнего здания, каким оно выглядело три века тому назад — в дни, когда мои предки покинули его, — я начал нанимать рабочих для его реконструкции. И всякий раз, к сожалению, приходилось обращаться к людям из других мест, ибо сельские обитатели Анчестера не испытывали к запустевшему поместью ничего, кроме нескрываемых страха и ненависти. Эти чувства, по всей очевидности, относились равным образом и к приорату, и к его древним владельцам. Мало того, они были так сильны, что порой передавались и прибывшим издалека строителям, множа случаи их добровольного увольнения.

Сын рассказывал мне, что во время его пребывания в здешних местах сразу становилось заметно, что встреч с ним старательно избегают: он ведь тоже был из рода де ла Поэр. А теперь и сам я по тем же мотивам на некоторое время оказался в ледяной атмосфере отчуждения, пока не сумел достаточно убедить крестьян, что почти ничего не знаю о своем вновь обретенном наследстве. Впрочем, и после того они чаще всего упрямо сторонились меня, так что местные предания пришлось собирать большей частью при посредстве Норриса. Чего люди совсем никак не могли простить мне, так это, видимо, моего намерения вновь возродить символ зла, столь для них ненавистный, поскольку в их глазах Эксхемский приорат являлся богомерзким вертепом дьяволов и оборотней.