Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

— Да ведь ты спал целые сутки, — тихо засмеялась Устя.

— Как ты нашла меня здесь?

— Сказал один человек, что бежать с Середой вы надумали. И где вы встретитесь, это место показал. Так Середа велел сделать. А как узнала я, что вы убежали, — скорей сюда.

— Устя… зачем ты? — он знал, что зря ее спрашивает.

— Чтобы с тобой., всегда…

Лежа с закрытыми глазами, Павел ощутил ее мягкую ладонь у себя на щеке.

Он быстро повернулся, протянул к ней руку…

Потом они сидели рядом на широком плоском камне, из-под которого выбивался родник. Он, студеный, словно кипел в круглой каменной чаше и, переливаясь через край, падал мелкими струйками на разноцветную гальку. Устя и Павел оба разулись и держали натруженные долгой ходьбой по тайге босые ноги в прохладной воде родника. Солнце горячими лучами пробивалось сквозь гущу деревьев, легкий ветер качал их вершины, и проворные «зайчики» бегали по светло-русым волосам Усти. Она разостлала на камне свой платок, разложила на нем хлеб, масло, мясо; заглядывая Павлу в глаза, просила:

— Ну, поешь еще, Паша, миленок ты мой!

Павел во всем слушался Устю, брал, что она ему подавала.

— Откуда ты все это взяла? — счастливо спрашивал он.

— Купила, Паша, на деньги купила. Работала я здесь, шила, на начальство стирала, полы в квартирах мыла. Да с собой деньги были!

И в который уже раз повторяла:

— Думала, не дойду в Зерентуй этот проклятый, не найду тебя здесь, не дождусь, когда будем мы вместе.

Она не корила Павла, ни в чем не упрекала его. Ни в том, что он когда-то отверг ее любовь, ни в том, что ради него она из Неванки пришла пешком в Зерентуйскую каторгу, ни в том, что, выстаивая в толпе женщин у тюремного забора, долго не могла дождаться от него ласкового взгляда Не все ли равно, что было прежде?

— Паша, куда мы уйдем?

Нет, Устя не тешила себя минутным счастьем. Она знала, что самое трудное в жизни у них только начинается. Но как пришла она из Неванки в Горный Зерентуй, так она готова была идти куда угодно, лишь бы не разлучаться с Павлом. Она могла бы ждать его у тюремного забора и еще те пять лет, какие ему оставались до конца срока, чтобы потом разделить с ним судьбу ссыльнопоселенцев. Она согласна с ним жить и с беглым, деля каждый день тревоги и опасности. Пусть только он скажет, где и как жить.

Павел думал. Там, в Неванке, все было проще. Зачем любовь пришла, когда любить невозможно?

— Уйти нам с тобой некуда, — сказал он, взяв ее за руку, — для меня одного дорога была. А жить бродягой я не могу.

— Той дорогой, Паша, где пройдут твои ноги, пройдут и мои. Будем вместе.

— Я, Устя, бежал, чтобы в Маньчжурию… на войну. Говорили мне, что возле железной дороги солдатскую одежду можно достать. Кто узнает тогда, что я с каторги?

— Все равно. И я буду с тобой. Где ты, там и я.

— Ты-то как будешь?

— За ранеными стану ухаживать.

Они поговорили еще. Но сколько и как ни прикидывай, все было ясно: идти им сейчас, кроме как в Маньчжурию, некуда.

Устя подала ему узелок.

— Возьми, Паша, переоденься.

В узелке были крестьянские штаны, рубаха, чирки и фуражка. Все старое, ношеное, чтобы никому не бросилось в глаза.

— Надевай, надевай! На свои деньги купила.

И пока Павел переодевался, Устя ему рассказывала:

— Уходила я из Неванки, до последней черепушки, до последней ниточки все хозяйство свое продала. И положила себе зарок: деньги не трогать. На самый крайний случай оставить. Знала, какой он будет, крайний случай…

— Устя! Да как же ты до Зерентуя дошла?

— Ничего, дошла. Не надо, не вспоминай. Помогали люди.

Устя принесла с собой спички. Павел разжег маленький костер. Он им был вовсе не нужен, но хотелось полежать возле огня, поглядеть на его веселые язычки, облизывающие сухие еловые сучья. Дыма от костра почти не было вовсе, бояться нечего.

— Устенька, — вдруг сказал Павел и приподнялся на локте, — а может так быть: провоюю я до конца и жив останусь? И потом навсегда останусь солдатом. Старым солдатам, говорят, можно с женами быть.

— Я не знаю. Если можно так, так и останемся…

Павел откинул прядь ее мягких, светлых волос, отыскал над левой бровью маленькую родинку, смеясь сказал:

— По этой родинке я тебя среди тысячи узнаю. Нет, тебя и так ни с кем не спутаешь. Такая только ты одна. И почему оттолкнул я тебя в Неванке?

— Если бы к каждому по заказу любовь приходила, — Устя припала своей щекой к его щеке, — чего бы ею дорожить? Кому она, такая любовь, нужна? А наша теперь крепче стали будет!

Костер погас вовсе, на углях лежали легкие, серые хлопья пепла.

— Паша, нам надо идти, голубенок мой, — сказала Устя, становясь на колени и заплетая в косы свои распустившиеся волосы.

Павел поднялся, прищурился на солнце.

— Середу обязан я три дня ждать. Так мы условились.

— Середа не придет.

— Почему?

— Его убили… Не хотела я тебе сразу сказывать.