Христианский Восток и Россия. Политическое и культурное взаимодействие в середине XVII века

Глава 5 Идея византийского наследия в России середины XVII века

Тесные контакты русского двора с греческим миром в области политики, церковной жизни и культуры сыграли ведущую роль в формировании идеологии Московского царства середины XVII в. В исторической литературе ее чаще всего рассматривают как продолжение теории «Москва – Третий Рим»[590], либо как комплекс новых идей, похожих на идеи «Третьего Рима», но отличающихся от нее внешнеполитическим характером[591]. Так ли это, и о чем говорят документальные свидетельства эпохи? Изучение большого круга источников показало, что государственная доктрина исследуемого периода складывалась из нескольких основополагающих принципов, введенных в политическую практику руководителями Русского государства и церкви. Они заключались в признании за Россией роли освободительницы христианских народов, находящихся под властью османских завоевателей, и восстановлении греческой государственности. Преемственность власти византийских автократоров русскими царями подкреплялась перемещением в Россию многочисленных реликвий восточнохристианского мира, служивших оплотом Византии, а также провозглашением Алексея Михайловича Новым Константином. Появилось и внешнее подражание византийским императорским инсигниям.

Пророчества о судьбе Константинополя

Еще в начале XIII в. Никита Хониат, переживший разгром Константинополя латинянами и находившийся в изгнании, размышлял о судьбах своего государства. Он верил, что завоевателей ожидает поражение, а ромеям, полагающимся на Спасителя, «вместе с их исправлением придет утешение и восстановление»[592].

В эпоху туркократии в греческой среде не угасала надежда на освобождение от османского владычества, хотя различные социальные и политические силы связывали ее то с западноевропейскими державами, то с молдавскими и валашскими владетелями, то с могущественной Московией. Роль государя-освободителя последовательно переходила от одного монарха к другому в зависимости от реальной исторической обстановки. Так, в эпоху битвы при Навпакте (Лепанто) в 1571 г. надежды на свободу возлагались, главным образом, на испанского инфанта Хуана Австрийского[593]. В середине XVII в. претензии на достоинство византийских императоров отчетливо выразил валашский господарь Михня (Михаил) III (1658–1659)[594]. В греческом мире были и такие, кто с пессимизмом и скептицизмом относился к упованиям своих соотечественников на помощь извне[595]. С XVI в., после неудачи с организацией нового крестового похода против турок, взоры многих православных Высокой Порты обратились к Москве и русским царям.

Большое значение для сохранения чаяний на освобождение православных народов от власти турецких завоевателей имели пророчества, многие из которых возникли задолго до падения Империи ромеев под ударами османов. В византийской профетической литературе особое место занимают пророчества, приписываемые императору Льву VI Мудрому, в том числе предсказания о падении Константинополя и царе-освободителе, до времени спящем в западной части города. Их семантическая близость с «Видениями» пророка Даниила[596], а также криптограммами и изображениями на отдельных константинопольских памятниках, прежде всего гробнице Константина Великого, расширяет круг подобных произведений, хотя они не всегда связаны с именем императора Льва[597].

Византийцы использовали одни и те же пророческие тексты, применяя их к разным историческим событиям. Катаклизмы, переживаемые великим Городом, трактовались как конец одной исторической эпохи и начало новой, которая станет основанием возрождения государства[598]. Уже крестоносное завоевание Константинополя рассматривалось ромеями как свершившиеся предсказания Льва Мудрого. Пророчества нашли отражение в латинских хрониках[599]. Западноевропейские писатели сообщали о преданиях, существующих также у мусульман, будто они будут побеждены «русым народом», с которым в то время ассоциировались франки. После османского завоевания Константинополя схожие идеи были развиты вселенским патриархом Геннадием Схоларием (1454–1456, 1463) и Псевдо-Дорофеем применительно к туркам-османам. Появились они и в русской традиции, например, в Хронографе 1512 г.